Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Константин. Вена, 23 декабря 1814 года

Новый год чрезмерно тяжел здесь, но кошелек он чрезмерно облегчает. Флорины летят так, что любо-дорого, но зато имеешь пожеланий сколько душе угодно. Я буду очень счастлив, ежели они хотя бы отчасти исполнятся, но это уже дело не пожелателей. Вот пожелания разносчика афишек. Передаю тебе его пожелания, которые обошлись мне в 5 флоринов. Сегодня утром был у меня Радди, он ждет ответов из Палермо, чтобы написать тебе. То, что он мне рассказал о Татищеве, не делает тому много чести, и напрасно Манзо не представляет прошение в Коллегию, без чего ему никогда не заплатят, особенно потому, что долги накапливаются, и бог знает, как он кончит.

Александр. Москва, 24 декабря 1814 года

Я тебе не писал, любезный брат, в понедельник, потому что в пять часов утра воротился с бала, который графиня Орлова давала для персидского посла. Господин посол был очень весел. Он нашел праздник и собрание очаровательными. «Почему, – спросил он только, – дозволили прийти сюда всем этим старым женщинам?» Ему объяснили, что сии старые женщины есть матери и тетушки молодых особ, кои не могут выезжать одни. «Отлично, – возразил персиянин, – но разве у этих молодых особ нет ни отцов, ни дядюшек?»

Дом графини очень красив, все было очень хорошо устроено, но боже мой, как далеко было всему этому до праздника графа Разумовского, который ты описываешь мне в своем № 32, полученном мною вчера. Все глаза вытаращивают, а старик Варлам кричит как одержимый: «Ага! Отлично, смотрите-ка, что творится! Партикулярный русский дает в Вене своему государю праздник великолепнее, нежели все праздники австрийского императора, прекрасно!» Надобна была подлинно оказия, как эта, чтобы достойно явить сей великолепный замок, какой построил граф Андрей. Меня засыпают вопросами, хотят от меня планов этого дворца Армиды. Дурасов, устроитель пиров, у меня спрашивает: «Да разве нельзя здесь построить такой же дом, завести зимний сад?» – а я ему отвечаю: «Да извольте-ка построить такой же Дунай, извольте развести такой же Пратер». Эти шесть оркестров, эти переклички не выходят у меня из головы. Вчера я обедал у наших. Вхожу, натурально первый вопрос о письмах, – их нет; меня обыскивают – ничего. «Пусть нам дадут хоть пообедать, – говорит Марица, – я голодна». – «Это, – говорю ей, – вам только кажется». – «Как мне кажется? Я голодна, хочу есть». – «Вы не голодны, и вы не будете обедать». Входим, споря, в гостиную, и Марица много удивлена, что я лучше нее знаю, что делается у нее в желудке. Я всегда сажусь на одно место за столом, а она тоже, рядом со мною. Сели.

Она снимает свою салфетку с тарелки. Что же находит она вместо двух кусочков хлеба? Твое письмо № 32: вот была радость, вот крику было! И подлинно, как я и сказал, она ничего не ела, а только читала твое послание. Марица заявляет, что никогда я еще ее так ловко не ловил.

А вот как я вручил ей твой № 31. Мы были вечером у них. Что делать? «Давайте играть в дураки». Я учу ее игре, но, поскольку она заглядывала мне в карты, я убрал руки под стол. Марица торопит меня играть, я кричу: «Козырь!» И с этими словами вместо карты роняю на стол твое письмо. Ну и тут порядочная была комедия. Марица хотела, чтобы был ты здесь завтра, а теперь говорит, что ежели завтра не будешь, то уж все равно: она готова ждать до февраля. Ты можешь себе вообразить, что я истощаю все свое красноречие, дабы ее успокаивать.

С превеликою радостью сообщаю я тебе, милый мой друг, что вчера было подписано господами сенаторами определение по нашему делу. Слава Богу, любезный брат, и вечная благодарность трем нашим покровителям! Можно дело полагать конченым; добрый Петр Петрович достал мне копию с определения. Итак, избавились мы от прений общего собрания. Мы боялись прежде, что дело туда не перейдет и не попадет, следственно, в Совет, а теперь выходит, что дело кончено в департаменте, минуя общее собрание и все проволочки. Послезавтра подпишется сходственно с определением Сената доклад к государю, коим Сенат, излагая все обстоятельства в нашу пользу, испрашивает утверждения государя по несоблюдению покойным батюшкою токмо некоторых форм в завещании, им писанном. Я пишу Ивану Алексеевичу (экстракты из батюшкиных писем к нему весьма были полезны) о всем, а паче, чтобы убедить Трощинского скорее доложить; как скоро воспоследует быть по сему , то Сенат тотчас предпишет палате введение нас во владение. Как мы себе голову ни ломаем (пуганая ворона куста боится!), но не можем предвидеть никакого обстоятельства, могущего испортить дело; надобно признаться, что здесь хватски все сваляли; это сделалось не без труда, и даже не без затрат. Мы имеем бесконечные обязательства перед почтенным Нарышкиным, но он был друг батюшкин, память коего он чтит; мы не сумеем довольно отплатить за усердие Алябьева и Кушникова, кои оба нас совсем не знают. Одно время зашла речь о перенесении нашего дела в совестный суд; сие было бы, верно, для нас благоприятно, но продолжилось бы еще годы. Словом, милый мой, возблагодарим Бога и возрадуемся; но, боже мой, через сколько испытаний пришлось пройти! Все это быстро забудется.

Теперь трудно решить, надобно ли будет весною ехать в Белоруссию; но кажется, что останется и нам что-нибудь за уплатою долгов; банковый до 1812 года выплачивался с процентами исправно; после того не знаю, куда девали доходы. Таково, милейший мой брат, положение наших дел. Как далек я был от предвидения такого благоприятного поворота дела! Все радуются, добрая тетушка много тому способствовала бумагою, которую представил я от ее имени в Сенат. Голицыны сплошной сахар, разумеется, а я пугнул вчера тетушку. Прихожу к ней: «Ну, тетушка, вас требуют в Сенат на допрос по вашей бумаге; теперь дело не наше, а выходит ваше, вам надобно судиться с Анною Петровною и вести тяжбу». Надобно было видеть, какую мину она сделала. «Ну, я знала, что вы меня втащите в беды, заставили меня подписать бумагу». – «Пишите, тетушка, пишите, ничего!» – «Вот тебе ничего! Да скажи, батюшка, в самом деле, что ль?» Вот милая кузина и погорела, но мы заставим ее раскаяться за то зло, какое она нам сделала, и притом таким способом, какого она ничуть не ждет.

Эко счастие Чижику [135] То есть князю Сергею Васильевичу Голицыну, мужу двоюродной сестры братьев Булгаковых. ! Комиссия дает ему еще 26 000 за претерпенное разорение от фафулей. Эти деньги даются на десять лет без процентов. Тесть мой получает 50 000. А какие потери!

Константин. Вена, 26 декабря 1814 года

Я вчера родился, но, ежели бы я родился один, ежели бы не было тебя на свете, какого счастья был бы я лишен! Я не знал бы, что такое брат, как ты, который мне подлинный друг. Я провел день как обыкновенно. Был на обедне и всех вас препоручил Богу. Пообедал у Нессельроде, был на детском балу у Штакельберга и кончил тем, что написал жене своей. Только бы время шло и соединило скоро нас всех, я мало думаю о том, как бы приятнее его использовать; впрочем, есть только один приятный способ: читать твои письма, письма Маши и, в свою очередь, царапать вам целые тома.