Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Нессельроде делает все, чтобы убедить меня остаться, но входит в мое положение и, верно, с усердием услужит мне. Он по-прежнему так же дружески ко мне расположен. Признаюсь тебе, что дорого мне будет стоить расстаться с ним, с товарищами моими и с Генеральным штабом, где все выказывают мне одну дружбу, но сердце мое влечется к Москве, и только там я буду покоен и счастлив. Несомненно и то, что я смог бы добиться некоторых преимуществ, поучаствовав в этой кампании, но мысль о новой разлуке с тобою и с моей женой неизвестно на какое время пугает меня. У меня нет честолюбия, и еще одна лишняя лента меня не прельщает.

Константин. Вена, 3 апреля 1815 года

Киселеву прислали из Лондона несколько карикатур. Я ему сказал, что у тебя их целая коллекция, мой любезный друг, и он их мне подарил, чтобы я их тебе послал от его имени. На двух из этих гравюр ты узнаешь Козловского. Рядом пожелали изобразить графиню Ливен. Козловский очень горд на свой счет, говоря, что сие есть отличие; но сие положительно доказательство того, что он привлек внимание публики, а в Лондоне и сам король не имеет защиты от такого рода отличий. Я уже видывал карикатуры сии в Лондоне, но их там было столько и таких смешных, что выбор был затруднителен, а купить их все стоило бы более тысячи фунтов стерлингов. Каменский еще не едет, он хочет получить прусский крест, и по праву; и я надеюсь, что он его получит, ибо прусский канцлер обещал поговорить о сем с королем и сказал, что в успехе не сомневается. Шпис также его получит по этому случаю. Каменский весь светится от своего счастья [144] Это Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский, будущий составитель «Словаря достопамятных людей». Он женился на Елизавете Ивановне Бибитинской, незаконнорожденной дочери князя И.С.Барятинского. и нещадно меня погоняет, чтобы ускорить свой отъезд. Александр Гурьев, который должен теперь быть в Москве, тоже получил дозволение жениться, и Каменский как раз и понесет сие известие. Ты можешь позволить себе удовольствие объявить ему о том, равно как и о родах сестры его.

Больше никаких новостей, не считая того, что мы знаем о юге Франции. В газетах ты прочитаешь, что австрийцы провозгласили королевство Ломбардию; они давно должны были сие сделать, но лучше поздно, чем никогда. Безумство Наполеона произвело пагубное впечатление на курсы обмена тут: дукаты стали уже в 22 флорина, а вчера были в 19 с половиною. Курс постоянно меняется, и всякое новое известие его повышает или понижает, но нигде ажиотаж не доходил до такой степени, как тут. Все, соответственно, растет в цене, и мы на себе это чувствуем. Признаюсь тебе, что не знаю, как выкручусь. Брат Тургенева чувствует себя совсем хорошо, но не решил еще, что ему делать. Штейн предлагает ему должность в этой кампании, и думаю, что он в конце концов согласится; это лучшее, что он может сделать.

Константин. Вена, 4 апреля 1815 года

Каменский не получил еще своего Орла, а он хочет воротиться в Москву Юпитером, так что сегодня он еще не едет. У нас воскресенье, я был на обедне и пойду обедать к Пратеру. Князь Петр Волконский дает нам обед, который, верно, будет хорош; жаль только, что погода совсем не хороша и портит нам планы прогулки.

Константин. Вена, 5 апреля 1815 года

Вчера пришли известия, но чересчур они хороши, чтобы я поверил полностью в их правдивость. Это письмо из Лиона от 7 апреля, в коем говорится: армия Юга насчитывает уже от 120 до 150 тысяч человек. Есть несколько испанцев; она движется тремя колоннами на Пюи, Гренобль и Лион. Авангард уже во Вьене, готовятся оборонять Лион, город объявлен на осадном положении. Массена был расстрелян 24 марта в 4 часа после полудня. Силы Наполеона на юге насчитывают до 8000 человек и также движутся тремя колоннами; полагают, что вышедшие из Гренобля войска уже не смогут туда вернуться. В письмах из Женевы пишут, что во всякую минуту ждут известия о входе роялистов в Лион и Гренобль. Впрочем, все это довольно хорошо согласуется с другими известиями. Монитор объявляет об отбытии пяти полков в Лион, что доказывает, что там неспокойно. Да и возмущение на юге принимает оборот все более серьезный. Хорошо, если бы они сами его укокошили! День отъезда императора еще неизвестен, но он не может долее откладываться. Как я был бы счастлив, если бы смог устроить свое дело! Мысль о кампании наводит на меня страх, как подумаю о тратах, кои надобно произвести, и как долго сие будет продолжаться.

Александр. Москва, 12 апреля 1815 года

Да исполнятся уста наши хваления Твоего, Господи! Ну, брат, ура! ура! ура! Настал конец нашим страданиям: дело приведено к совершенному окончанию в общем собрании Государственного совета. О радости сей извещают меня Волков, Тургенев и граф Федор Васильевич письмами. 6-го апреля накануне дело единогласно было утверждено всеми членами. Переписываю тебе слово в слово то, что сообщает мне об этом граф:

«Ура, мой милый Александр Яковлевич! Подобно согласно настроенной арфе, Совет, без единой струны, фальшиво звучащей, вынес решение по вашему процессу сообразно мнению Сената московского и Комитета. Все имение – ваше, и вы обязуетесь только уплатить задолженности по налогам (если они есть) за время процесса. Вы будете удивлены, что посреди двадцати с лишком лиц нашелся один голос, захотевший предложить ничего не решать, поскольку император отказался дать свое одобрение в первый раз, отослав все дело в суды. Голос сей не был услышан, и я взял на себя труд, как сосед его, урезонить его. И скажу вам по секрету, что это – князь Дмитрий Лобанов; но теперь, когда фельдмаршал Салтыков подписал журнал, решение Совета будет послано в управление, в ведении которого состоят имения, чтобы ввести вас во владение оными».

Я ходил обедать к нашим, когда ординарец принес мне письмо графа. Мы все плакали от радости. Я расцеловал Марицу, как если бы она была ты, и мы пили за твое здоровье. Никогда не забуду сей чудесный день =11 апреля. Ах, милый мой, милый мой, сколько испытаний пришлось претерпеть, сколько страданий, сколько беспокойств! Слава и салют нашим дорогим здешним сенаторам: это их работа. Я радуюсь, что не напрасно сделал некоторые маленькие траты для подчиненных сенатских. Новость сия будет громом среди ясного неба для кузины, которую поеду повидать на Пасху. Надобно поцеловать ее, похристосоваться и помириться.

Добрая тетушка на седьмом небе; она утверждает, что сыграла тут некоторую роль. «Это все сделала моя бумага, и сенаторы говорят, что без меня не было бы ничего». Я оставляю добрую тетушку при ее вере, которая, к тому же, частью весьма справедлива. Чижик говорит, что мы будем богачи; уж не завидно ли стало? Будет работенка для нас, но все это будут уже только розы, с шипами мы расправились.