Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Если бы у меня были письма от тебя, я был бы более расположен к развлечениям в сем прекрасном городе; но я мучаюсь от твоего молчания, не знаю, чему его приписать, не знаю, когда оно окончится; ты хорошо понимаешь, что я испытываю! Я не сумею описать тебе всеобщий энтузиазм, какой произвело прибытие императора в одной карете с его августейшим союзником! Улицы заполнены веселыми и счастливыми лицами, неописуемые возгласы народа; но что же будет завтра в театре! Мы имели предусмотрительность взять ложу, чтобы насладиться в свое удовольствие искренней радостью, которую испытывает сей добрый народ. Мы вчера были в театре с Влодеком, который вернулся, Браницким и Мишо. По воле случая нам досталась та ложа, которую занимало прежде французское посольство, и появление в ней русских мундиров произвело приятнейшее впечатление. На нас смотрели более, чем на пьесу.

Я теперь окончательно при Нессельроде, и сюда прибыл вместе с ним и с почтою. Экипаж свой я отправил вперед. Нессельроде обходится со мною с бесконечной добротой, я надеюсь заслужить ее своим усердием и точностью. Мы нашли здесь Анстета, который, как ты знаешь или не знаешь, был полномочным послом. Я вновь видел здесь графиню Софью Волконскую, которую оставил девочкой 10 лет тому назад. Она натурально сильно переменилась; кажется, и я не остался прежним, ибо пришлось просклонять мое имя, без чего мадам меня не узнала бы. Все это прекрасно, но у меня совсем нет писем из Москвы, что жестоко меня мучает.

Здешний дворец, называющийся Ракин, огромен. Оба императора, обе великие княгини и великие князья там поселились со своими дворами; прусский король также там будет поселен, и мы с Мишо занимаем две прекрасные комнаты. Прага – великолепный город, огромный; местоположение замечательное, театр красив, и все это выглядит празднично, да тут и в самом деле праздник. Я почти не нашел своих венских знакомых. То, что я мог видеть из австрийской армии, превосходно, и видно, что они в восхищении от того, что теперь с нами.

Александр. Москва, 14 августа 1813 года

Сегодня сидим мы все перед графским кабинетом [то есть на Тверской, перед кабинетом графа Ростопчина], ждем всякий своей очереди; приезжает какой-то комиссариатский офицер, присланный курьером из армии в здешнее депо. Волков и Дурасов спрашивают, что нового в главной квартире. – «Ничего! Только что император изволил послать к австрийскому императору с миссиею статского советника Булгакова». Очень меня это обрадовало, ибо вижу, что ты, во-первых, в ходу, а во-вторых, по части, тебе известной, да и комиссия в такое место, которое тебе очень известно. За обедом у Варламовых говорили об этом. Старик уверяет, что ты все сделаешь как должно, и лучше Анстета, а Марица все сомневается, что нечего делать с австрийцами, что они преданы Наполеону.

В самый разгар дискуссии – бац! – предписание, от кого? От графа. Зачем? С запискою ко мне. Читаю, и граф уведомляет меня, что 29 июля Австрия объявила Франции войну, и что наши вступили в Богемию и что сейчас прислали ему с сим курьера. Вообрази себе радость всех! Встали из-за стола, ну креститься, ординарцу денег надавал папа. Пошли расчеты. Ты отправлен 23-го, два дня ты ехал, два возвращался и два трактовал; ты привез государю известие сие радостное, и весь дом в восхищении, да и очень все сии предположения могут быть справедливы. Узнаем все из газет или от тебя самого, ожидаем писем с нетерпением. Дай Бог, чтобы мог я тем обрадовать завтрашнюю именинницу. Письмо от тебя было бы ей лучше всякого подарка.

Ай да немцы! Насилу-то вышли из терпения. Пишут сюда, что Корсиканец в последней своей конференции с Меттернихом плюнул ему в лицо; видно, при всем пристрастии, не показалось это Божиею росою. Это известие наделало большого шуму во всем городе, и история Корсиканца скоро закончится. Граф, который узнал, что завтра Марица именинница, спросил, можно ли ему прийти вечером; ты угадываешь ответ, который он получил, а я поджидаю Наташу всякий час. Повторяю просьбу, любезный брат, сообщать мне всегда статейку о графском сыне. Он очень ленив писать, и мне очень будет приятно давать о нем известия отцу. От меня (а я по твоему письму № 11) граф только узнал о прибытии сына в Петерсвальдау; после писал ему и Барклай, что граф Сергей Федорович отпущен к водам на две недели.

Мы все откладываем поездку папахена в Петербург, оттого что граф Сергей Румянцев показал графу письмо от брата своего канцлера, где тот ему говорит, что только что представил императору прошение о полной отставке со службы. Говорят уже, будто место его заступит князь Куракин, а другие – что сам граф. Тот ли или другой – все для нас лучше, а тогда и будет время ехать в Петербург, ибо невозможно было бы мне ехать вместе с папахеном, один токмо мой вид уже принес бы неудачу и испортил бы его дело с чертовым канцлером. Весть об австрийцах так подняла дух папа, что он хочет ехать в главную квартиру. – «Зачем?» – «Да чтобы показаться императору». – «Для чего же? Обождите, когда его величество вернется в Петербург: у вас тогда будет двойная причина туда ехать». Насилу урезонил; да и Николу не знаю зачем посылает: он будет у вас бесполезен и вам, и себе, ибо дело арнаутов, как ты писал, отложено до времени.

О продаже имения нашего для оплаты долгов производится уже дело в уездном суде, коим будет сделано определение все продать и удовлетворить должников; дело же само в Сенате, по апелляции нашей из Гражданской палаты, и бог знает, когда будет очередь; но признаюсь, что удовлетворение батюшкиных должников более меня интересует, нежели само дело.

Эстампов Воронцова нет уже, их все расхватали, а новых еще не привезли из Петербурга; мои взял граф и не отдал. Вот что значит быть добрым малым, как граф Михаил. Бахметев поехал в Петербург, во-первых, сделать себе деревянную ногу, а во-вторых, требовать должные ему разными особами 40 000; пишет к папа, что его удовлетворит со всеми процентами. Бахметевские деньги мы сбережем. Теперь у меня еще другой проект, который пошел на лад. Вот что. Тебе, живя здесь, нельзя не иметь подмосковной. Каверину пришла петля, он продает свою подмосковную, Волков ее торговал два года назад. В ней лесу десятин 50, дом такой, что на 25 000 здесь не построишь, от Москвы в 27 верстах, а от нашего Катушина в 25-ти. Мы ладим это дело с Волковым. Полагаю, что за 35–40 тысяч рублей мы сию землю получим, а она может давать 3000 рублей дохода, что очень выгодно; я думаю, что папа тебе ее подарит (там 49 крестьян) сверх условленного приданого.

Александр. Москва, 17 августа 1813 года

Славно мы попраздновали Марицыны именины; жаль, что Наташа не была: она приехала только вчера, маленькое женское недомогание помешало ей быть здесь к 15-му числу. Все наши обедали и ужинали у Варламовых. Мы мистифицировали важного Попова. Он спросил, играя в вист, трубку. Слуга, не поняв его, принес ему стакан пива, которое Попов проглотил, ни в чем виду не показав; снова просит трубку, и снова приносят стакан пива, которое Попов проглатывает по рассеянности; опять требует трубку, ему приносят третий стакан пива, мы его уверяем, что это первый; словом, он говорит: «Да хоть бы и не первый был стакан, мне что-то пить хочется», – и выпивает с миной человека, который уже не знает, кому следует верить: другим или же себе. Метакса уверяет его, что «трубка» в Валахии звучит как «пиво», а Попов понял, что его разыгрывают, только когда он, желая пива, просил трубку, а ему принесли трубку. Нет вечера, чтобы не было мистификации.