Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Москва, 4 сентября 1813 года

То-то вам житье теперь! Все носят на руках. Берлин, Прага у ног ваших. Здесь рассказывают первое свидание двух императоров, которое было очень трогательно. Ну, слава Богу, теперь ты прикован к месту; работы будет довольно, стало быть (выражение Попова), и случай отличиться. Я уверен, что Гриша [князь Григорий Иванович Гагарин], друг Нессельроде, ему тотчас писать будет, узнав, что вы служите вместе. Какие времена, какая эпоха, какая слава для русских! С концом несчастного Бонапарта мир позабудет все, от чего так долго страдает. Задал ему дела великий Наполеон, мы знаем, что он ловок впутываться в дурные дела, но посмотрим, как умеет он из них выпутываться.

2-го числа обедало нас человек 25 в русском трактире; это было общество папахи, все мы, Волков, Афросимовста-рик, который зовет Метаксу Мескатой и Нетаской, Николай Богданович, Метакса, князь Петр Алексеевич, Пущин и проч. Чрезвычайно все были веселы, пили за здравие государя, армии и гибель злодея Корсиканца; после обеда были пляски, песенники. Старик был вне себя от радости. Граф пенял, что его не звали, а потому папа делал там же для него обед во вторник. Каким непохожим было 2 сентября прошлого года: в тот день французы входили в Москву, а теперь мы празднуем наши победы на Эльбе. Вот уже год, как эти негодяи брали меня в плен. Я посетил свое поле битвы, стал на то место у Устретенских ворот, где меня стащили с телеги моей, снял шляпу и, перекрестясь, Богу помолился.

Тысячу любезностей другу Влодеку. Скажи ему, что я часто думаю о времени его злосчастного изгнания, что надеюсь, что теперь он хорош с бэбэдэтэ , особливо же прошу его быть любезным с моим братом и любить всегда нас обоих, как в прошлом. Обними также славного Мишо. Нетерпение получать новости здесь столь велико, что в почтовые дни всякий сам бежит в почтовую контору или едет к графу, чтобы схватить что-нибудь из первого источника, а после, к вечеру, новость, передаваемая из уст в уста, разрастается до гигантских размеров. Всегда не менее 20 000 убитыми, 10 000 дезертиров и проч. Поскольку удовольствие сие совершенно невинное, дают им болтать.

Тысячу любезностей г-ну Анстету. Письма Метаксе от Аффандулиева были переданы ему в тот же день. У наших все славно, не считая злополучной поездки: папа во что бы то ни стало хочет пуститься в путь на следующей неделе; все, что я делаю, бесполезно, особливо потому, что маман и Марица того же мнения, что он. Он убежден, что может быть весьма тебе полезен в армии; но он плохо знает карту страны, и я ему твержу, что он только свяжет тебе руки и что невозможно ему будет пускаться за императором и тобою. Пускай! Граф Артемий Иванович Воронцов скончался в Белкине у дочери, графини Бутурлиной.

Папахен писал Кирико, что так как до сих пор он видит только от него одни обещания, кои не выполняют, он решился ехать в главную квартиру сам. Между тем Италинский и до получения еще Нессельроде депеши часто Кирико напоминает о делах Константина Дмитриевича. Бобров прислал папахе прелестное письмо, на кое я также написал премилый ответ, как Боброву, так и Италинскому.

Константин. Теплиц, 7 сентября 1813 года

Я тебе не писал, но послал несколько бюллетеней графу Ростопчину, чтобы он тебе передал, надеюсь, он на это не сердится; я же продолжу тебе посылать наши бюллетени. На сегодня вот коллекция перехваченных писем, кои доказывают уныние французской армии. Отдай один экземпляр графу, а остальное кому хочешь, конечно, начиная с папахи. Вот еще несколько бюллетеней. Все идет чудесно. Количество пленных превысило уже 500 тысяч, а взятых пушек – 300. Что до убитых, то Харону будет чем поразвлечься, перевозя их через Стикс. Посуди, что один австрийский офицер (не знаю где, но кажется, в Иллирии) с пятьюдесятью бойцами атаковал 900 и взял их в плен, и это потому, что у него было 300 хорватов, которые тут же отомстили за себя французам. Трое русских, попавших в плен, вернулись из Дрездена. Они были без оружия и привели с собою трех вооруженных пленников. Я не окончу, если буду тебе рассказывать все истории в таком роде, какие тут происходят. Всякий день случаются какие-нибудь небольшие преимущества, не считая больших, о которых я послал тебе бюллетени. Уверяют, будто в последнем деле Наполеон был на лошади убитого. Что это доказывает? Что ему приходится присутствовать лично, чтобы дело продолжалось. Это доказывает падение духа и уныние в армии.

Александр. Москва, 9 сентября 1813 года

Сегодня Константин Дмитриевич дает русский обед в русском трактире нашему графу Николаю Николаевичу Головину, губернатору и человекам шести. Поедем и повеселимся. Он называет сие прощальным обедом, но я все еще надеюсь, что он не поедет. Несчастная идея вошла ему в голову. Я с ним спорил только что не до драки.

Александр. Москва, 11 сентября 1813 года

Мы все в удовольствии, часто получаем от тебя письма; но я сокрушаюсь мыслию, что ты не наслаждаешься тем же благополучием. Волков объясняет дело тем, что всех офицеров, кои едут в главную квартиру, Лобанов останавливает, чтобы включить их в резерв, и так письма мои также останавливаются; но должно ведь быть частое сообщение между Лобановым и вашими.

Ну, брат, уже повеселились мы третьего дня! Папа давал в русском трактире русский обед; вот кто были: графы Ростопчин и Головин, губернатор Спиридов, старик Афросимов, Н.Д.Приклонский, Волков, Дурасов, Метакса и наши. Уж мы пили, пили – вот это удовольствие! Старик Афросимов был прелестен, и никогда не бывал я еще на таком веселом обеде. Нашло пропасть народу, который при здравии за армию, победы, графа прокричали: «Ура!» После обеда были танцы, кулачный бой, на медвежью травлю не успели ехать. Ты видишь, что все было русское. Старик наш плакал в удовольствии. Афросимов все время повторял одну и ту же фарсу, – вдруг скажет: «Александр Александрович!» – «Чего изволите, Павел Афанасьевич?» Афросимов кричит: «Ура!» – и все за ним; посидит да опять: «Григорий Григорьевич!» – «Чего изволите?» – «Ура!» – опять все «ура» за ним, а ему любо. Сказывали, что везут сюда грозного Вандама. Граф сказал папахе, что уже приготовил людей для его услужения. «Кого же, ваше сиятельство?» – «Камердинером дам ему вашего бывшего, а арнаут будет брить Вандама». – «Пусть будет жить он на Иване Великом», – прибавил наш старик. Ну, уж повеселились мы! Хотя папахен и считает сей обед прощальным, я все держусь мысли, что он не решится покинуть Москву, несмотря на все свои приуготовления; теперь он говорит, что хочет обождать приезда Наташиного, чтобы проститься с нею, а она может задержаться на неделю. Ежели уж придется ехать, то я рад, что граф дозволил Кельцу себя сопровождать, я его пугал тем, что из-за осенней непогоды может он где-нибудь заболеть и оказаться без слуги. Потому и решился он взять Кельца. Поездка сия меня подлинно беспокоит. Она будет тяжела, разорительна и бесполезна, а тебе только в тягость. Ежели состоится, то вина подлинно будет не на мне.