Ирина Уварова - Даниэль и все все все

Гости прибывали, вытаскивая из сумок еду. Параджанов приказал подать бесценные тарелки семейного сервиза, продолжая говорить, перебирать альбомы, рассыпать и собирать портреты, рисунки, итальянские письма, французские газеты, ругаясь и причитая по поводу пропавшего изображения незабвенного Васи Челлини.

Между делом он украдкой подсунул мне рисунок, выполненный им в лагере с большим мастерством. Я рассматривала утонченные линии – как он рисует! Он наблюдал за мной кротко и невинно. О том, что именно там нарисовано, я догадалась через несколько лет. Он продолжал ругать тбилисскую киностудию: «До того дошли, что предложили играть Карла Маркса. Борода похожая. Я бы им сыграл!»

Борода была как у венецианского дожа.

Впрочем, не помню, как выглядели дожи, но он бесспорно был немножко венецианцем, купцом, мавром, кудлатым львом на площади Святого Марка. Или вышел из фильма Феллини. Или был в толпе карнавала, в парче, в мехах, в маске Сергея Параджанова.

Оказавшись однажды осенью в Тбилиси, мы, прежде чем идти в параджановский дом, отправились на базар отобрать для него цветы. Нам везло. Были сиреневые мелкие розы и фиолетовые хризантемы, светло-лиловые колокола и тусклое серебро сухих трав. Я перевязала наш изысканный сноп брабантскими кружевами, прихваченными из дома, из бабушкиной шкатулки – в подарок параджановским куклам.

Спектакль разразился при вручении. Как он схватился за сердце, как закатил глаза. Словно цветов сроду не видел. Он то приближал букет к себе, то бросал на стол и отбегал в испуге, разглядывая его из угла. Совал его в драгоценные пыльные вазы, в банки из-под соленых помидоров или выкладывал на пол, подстелив персидскую шаль.

Вообще он жил внутри натюрморта, постоянно что-то сочетая, двигая, переставляя, образуя причудливые композиции, кратковременные шедевры. Таинственная жизнь предметов, плодов и кукол, открытая только ему и никому больше, составляла воздух его фильмов. Но даже его отношение ко всему этому носило ночной, гофмановский характер. Вещи он возносил, отлучал, ссылал в кладовку и возвращал из забвения – в спектакль-натюрморт, в спектакль-коллаж.

У него были вещи-аристократы и подлинные плебеи. На галерее обитала крикливая массовка базарных красот, увенчанная детской вертушкой. Покорная ветрам, она крутилась, посылая в сумрачную комнату блестки дешевой фольги.

На другой день он подарил букет соседке.

Она такового не получала никогда, и потом он уже немножко завял.

Но кружева оставил парижской кукле, современнице Жорж Санд.

– Это кукла для Беллы.

У него была мания делать подарки, он становился просто одержимым на почве даров, отбиваться от них было дьявольски трудно.

Мы уже прощались – на этот раз навсегда, – а он носился по дому ураганом, что-то срывая со стен, что-то вытаскивая из шкафов, совал банки с вареньем, кузнецовскую чайницу и картину.

– Что хочешь? Как это: ничего?!! Прошу – скажи.

Почему я не сказала, что хочу вертушку с балкона – мечту нашей внучки, именно вертушку она просила привезти?

Еще нас просили привезти свежий инжир, о чем мы сказали, и племянник Гарик был тотчас отправлен на базар, а мы уже не успевали. Предъявляя авиабилеты, едва убедили Сергея отпустить нас, а он махал сверху, из крепости, пантомимой показывая, что Гарик не подведет.

Они позвонили в Москву на другой вечер. Оказалось, что Гарик принес злосчастный инжир, что Серей выкладывал его в корзинку, декорируя листьями, что Гарик мчался как угорелый по летному полю и молил последнего пассажира найти нас и передать.

Почему я не сказала, что корзину нам передали?

Отчаяние Сергея было безмерным, он поклялся найти мерзавца, сожравшего его подарок.

Конечно, он тут же забыл о мести. Но в каком-то укромном углу его непредсказуемой души обитала справедливость, и он ее стерег, потому что был повелителем в этом мире.

Что-то меняется в нем, когда уходят повелители. И нелепая мысль кружит надо мной, как осенняя муха: беды пришли в благословенный Тбилиси, когда его не стало.

Господи, прости! Что это был за день! Ни с того ни с сего оказался полон недоразумений, нелепых и дурацких, и злых, в конце концов!

Не получалось все. Обрушились дневные планы. А нужно было еще куда-то идти, что-то смотреть, начиная с полудня. И ничего не вышло. Будто не было ни воли, ни намерений, словно я – щепка, угодившая во власть круговорота, который точно знал, куда и зачем эту щепку нести.

Иначе с какой стати вдруг обнаруживаю себя в галерее Нащокина, где не была тысячу лет, куда вовсе не собиралась, а тем более в такой поздний час, когда ни один вменяемый человек в галереи не ходит. И вдруг оказываюсь около трех картин Г. ХАЧАТУРЯН и говорю кому-то глупость – что куда больше, мол, любила ее прежние работы, хотя вот эта, впрочем, справа, пожалуй…

Как выяснилось позже, в тот день и час, а точнее, в те минуты она была в предсмертной агонии. Разрешаю считать меня сумасшедшей, но знаю: она меня вызывала весь тот невозможный день, ломая ничтожные планы, – прощаться. И вот вызвала. Дорисовала своих синих кошек…

Гаянэ! Нельзя сказать, что мы были подругами, для такого житейского дела она была слишком сложного устройства.

И все же мы были близки – да не прозвучит это слишком самоуверенно, ибо было нечто, нас роднившее. А сближал нас, как ни дико это прозвучит, – БАЛАГАН, а точнее, связанная с ним древняя культура, я ее изучала, она в ней жила.

Ранние работы Гаянэ я увидела давно и, должно быть, случайно (хотя не было ничего случайного в том, что творилось, клубилось вокруг нее). Маленькие картины в два цвета. Алые фигурки женщин на фоне густом и синем, – и не женщины то были, и не небеса, а некое иное мироздание, где обитали древние идолы, – одним словом, объяснить ничего не могу, но маленькие полотна в два цвета ушибли, облучили древней дремучей красотой и отчаянной трагической мощью.

– Да кто это? Откуда?

– Ой, да так… Одна старуха… В Грузии где-то. Да нет, вам не доехать, это высоко в горах… Да и далеко! Какой адрес? Да нет у нее никакого адреса!

Почему нужно было морочить мне голову – тоже вопрос. Но картины буквально взяли за горло – так что ж, что в горах!

Словом, случился день, когда отправляюсь в Грузию, для начала – в Тбилиси, а там – в Дом народного творчества, чтобы узнать, где высоко в горах живет некая Гаянэ Хачатурян.

– Есть такая. Но не в горах, а здесь где-то в городе. Да у нас на нее карточка есть с адресом. Только она странная какая-то. На выставку две ее картины взяли, народ пришел, над ее картинами смеяться стали – так она картины прямо со стены сорвала и бежать! Странная, в общем. Адрес дадим, только вы одна-то не ходите. А то мало ли что… Вот Гиви проводит. Давай, Гиви, проводи гостью из Москвы.