Франческо Пастура - Беллини

Постепенно, по мере того, как продвигались репетиции с оркестром — под руководством маэстро Алессандро Ролла [41] Ролла, Алессандро (1757–1841) — известный итальянский скрипач и композитор. В числе его учеников был Н. Паганини. С 1802 года был дирижером театра Ла Скала, с 1807-го — преподавал в Миланской консерватории. , концертмейстера первых скрипок — сложилось и четкое мнение о музыке — она была красивой и волнующей. Заговорили о новизне отдельных сцен, о прекрасных новых декорациях, написанных Санквирико [42] Санквирико, Алессандро (1777–1849) — крупнейший итальянский театральный художник XIX века, оформлявший оперы Верди, Россини, Доницетти и других композиторов, особенно много работал в театре Ла Скала. . А когда дело дошло до генеральной репетиции, «уже распространился слух, что в опере есть хорошая музыка». Одним словом, создалась атмосфера ожидания и интереса к опере, а также возникли симпатии к ее автору. Атмосфера эта, однако, могла бы стать взрывоопасной, если бы хваленая «хорошая музыка» не ответила ожиданиям публики. Но спектакль, напротив, превзошел все надежды.

Однако прежде, чем повести разговор о премьере «Пирата», синьора Эмилия Бранка, вдова Романи, рисует в своих воспоминаниях небольшую сценку, которая была рассказана ей «очевидцами»: сценка эта — едва ли не с умилением замечает мемуаристка — могла произойти только «между людьми исключительного ума и благороднейшего сердца».

Синьора Бранка признает, что Беллини был, несомненно, красивым юношей, но он якобы не умел должным образом пользоваться преимуществом, каким наделила его мать-природа: он не был аккуратен в одежде, более того — выглядел жалким провинциальным студентом. В таком виде он не мог появиться перед публикой Ла Скала на премьере своей оперы. Нужно было хотя бы сменить костюм. И поскольку финансы молодого катанийца были не настолько велики, чтобы он мог позволить себе заказать новое платье, об этом великодушно позаботился Феличе Романи. Всегда «исключительно аккуратный в отношении одежды, неизменно элегантной и модного покроя», поэт предложил композитору свой новый костюм. Таким образом Беллини, чтобы предстать перед публикой Ла Скала, надел фрак Романи, который сидел на нем «изумительно».

Однако все это чистая выдумка, и синьора Бранка поступила очень неосторожно, не убедившись в достоверности рассказа, слышанного ею. Прежде чем помещать эту сценку в свою книгу, вдова Романи — если она действительно была знакома с Беллини — могла бы покопаться в своей памяти и сравнить роет музыканта с ростом собственного мужа. Не говоря уже о том, что катаниец весьма заботился о своей одежде (мы еще будем иметь случай убедиться в этом), не может быть, чтобы фрак поэта сидел на нем «изумительно». Беллини был гораздо выше среднего роста. Известно, что длина его тела в гробу была метр восемьдесят два сантиметра, и можно не сомневаться, что живым композитор был еще выше. Романи же был довольно низкого роста.

Если бы вечером 27 октября 1827 года какой-нибудь катаниец оказался в театре Ла Скала, то после триумфа Беллини и его «Пирата» он непременно воспылал бы огнем местнического патриотизма и громогласно возвестил бы миланцам, что Беллини — его соотечественник, потому что родился в Сицилии.

Но катанийца, несмотря на законную гордость, никто бы и слушать не стал, настолько все были охвачены восторгом, вызванным оперой Беллини. И было бы бесполезно напоминать о его сицилийском происхождении, о любви к нему соотечественников, о Неаполитанской консерватории, о надеждах, питаемых родными и далекими друзьями, которые так переживали за него в этот час. Миланцам казалось, что Беллини родился, вырос и получил образование в Милане и что только Милан научил его писать оперы. Триумфальный прием, устроенный публикой Ла Скала «Пирату», стал своего рода дипломом почетного гражданства, которым Милан наградил Беллини [43] У нас впервые опера Беллини «Пират» поставлена в 1989 году в Музыкальном академическом театре имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. .

За событиями этого вечера мы можем проследить, следуя рассказу самого Беллини, который сообщил о них в письме, отправленном дяде Ферлито два дня спустя после первого представления «Пирата». В этом интересном документе — с него-то и начинается вся известная нам переписка композитора — музыкант, рассматривая свое произведение сцену за сценой, дает ему оценку как бы через восприятие публики и в то же время скромно высказывает собственное мнение.

О том, что миланцы с живейшим интересом ожидали оперу молодого музыканта, завоевавшего их симпатии и расположение, можно было судить по тем «горячим аплодисментам, которыми встретили его, когда он только появился в оркестре, где, как было принято тогда, занял место за чембало — между виолончелями и контрабасами».

Увертюра оперы «весьма, весьма» понравилась, произвела впечатление на критика газеты «И театри» («Театры») и принесла первые аплодисменты композитору. Незамеченным прошел хор интродукции. Беллини считает, что виноваты в этом хористы, спевшие невыразительно, но публика ничего не поняла, потому что как раз в это время в оркестре гремела буря. Первый настоящий успех автору принесла каватина Гуальтьеро «Nel furor delle tempeste» («В разгар бури»). «Фурор такой, что и передать невозможно», — пишет Беллини, добавляя, что поднимался со своего места «целых десять раз, чтобы поблагодарить публику», и, очень возможно, для того также, чтобы бросить взгляд на Рубини — благодарный взгляд, потому что тот, следуя советам автора, исполнил свою партию «необъяснимо божественно, и пение было удивительно выразительным при всей своей простоте, при всей широте души». С того вечера имя Рубини навсегда было связано с этой знаменитой мелодией, настолько удалось певцу передать ее задушевность. И Флоримо напишет впоследствии: «Кто не слышал Рубини в этой опоре, не в силах попять, до какой степени могут волновать беллиниевские мелодии…»

Несколько меньше аплодировали каватине Имоджене, возможно, из-за новизны номера, где чередуются пение и декламация, то есть нарушается привычная форма арии ради того, чтобы музыка могла свободнее следовать за словом и событием.

Хор пиратов, в котором удачно воспроизведен эффект эха с повторенном конца каждой фразы, поправился настолько, что принес автору «очень много аплодисментов», отчего «он был охвачен таким сильным волнением, что разрыдался и минут пять не мог успокоиться».

Но словно всего этого было недостаточно, дуэт, прозвучавший после каватины — дуэт двух несчастных героев, тот самый, исполнять который Беллини своим слабым голосом учил Рубини, объясняя, как надо «плакать во время пения», вызвал в зале «такую бурю аплодисментов, что они походили на адский грохот». Миланцы кричали все разом «как сумасшедшие», превознося музыку и композитора. Сюрприз следовал за сюрпризом, и публика не успела заметить холодность арии Эрнесто — только газетный критик попросил Беллини заменить этот помер, чтобы сделать подарок «публике, которая его любит», — тут наступил финал акта с тем секстетом, который изумил всех «большим искусством», как пишет композитор, счастливый, что сумел в полной мере показать свое мастерство контрапунктиста, а газетный критик добавляет — «целый комплекс музыкальной науки и хорошего вкуса».