Франческо Пастура - Беллини

После финальной стретты, когда занавес опустился, «можешь себе представить, какие были аплодисменты, — пишет Беллини, — а когда меня потребовали на сцену, я получил одобрение просвещенной публики, которая после меня вызвала всех певцов». Возможно, выкрикивали и имя поэта, но нам известно, что Романи, обычно присутствовавший на премьерах опер, для которых он писал либретто, никогда не выходил на сцену, не желая появляться перед публикой.

Второй акт тоже принес много аплодисментов, но особый восторг вызвали две арии в финале — Гуальтьеро «Tu vedrai la sventurata» («Увидишь, несчастная») и Имоджене «Col sorriso di innocenza» («С невинной улыбкой»), которой предшествовало соло английского рожка — трепетная мелодия, передающая безумие героини.

Восторг был такой, что «невозможно передать словами, в итальянском языке просто нет таких слов, какими можно было бы описать волнение, охватившее публику, когда она вызывала меня, и я был вынужден два раза выйти на сцену вместе со всеми певцами. Таким образом публика проявила свое отношение, — заканчивает Беллини письмо. — Вскоре я пришлю тебе газеты, которые выйдут после третьего спектакля, и мы узнаем мнение критики, увидим, что они сочтут настоящим и хорошим».

Вот так завершился вечер, который ввел Беллини в историю оперы. Миланцы считали, что крестили еще одного достойного композитора, и окончательно убедились в этом на втором представлении «Пирата». «Красота «Пирата» раскрывается все больше и больше, по мере того, как слушаешь его снова и снова, — писала газета «И театри», — и, естественно, все горячее становились аплодисменты, а автора вызывали на сцену, как и в первый вечер, трижды».

Изложив события премьеры (вполне правдоподобно, если не считать некоторых, впрочем, объяснимых преувеличений), Беллини в том же письме рассказывает дяде Ферлито, как отнеслись к нему миланские друзья, особенно те из них, которые после успеха оперы признавались ему, что «мало надеялись» на его «Пирата», потому что маэстро держался «слишком скромно» (как будто импозантная внешность служит гарантией гениальности художника, еще не раскрывшего свой внутренний мир).

Должно быть, друзья предпочли бы, чтобы он держался более высокомерно, как это делало большинство композиторов, которые впервые приезжали в столицу оперы и ходили с важным видом. «Я отвечал всем, — сообщает Беллини дяде Ферлито, словно ожидая услышать одобрение, — что благодаря воспитанию, какое я получил, я смог осознать свои обязанности перед людьми прежде, чем дожил до старости, и делаю я лишь то, что умею, презирая высокомерие, ибо оно — дитя посредственности и тешит, вероятно, только бездарностей».

Возможно, что слова эти при подготовке письма к публикации претерпели какую-то литературную правку, но в любом случае они отражают характер Беллини. Он, как и все катанийцы, предпочитает меньше говорить и больше делать, и делом подтверждать свою правоту. И миланцам — людям деятельным и серьезным — его ответ понравился, и еще больше восхитил их открытый, честный нрав молодого человека, который, если и прибегал к сентенциям, все равно привлекал своей юношеской живостью, делавшей его обаятельным, всегда готовым остроумно пошутить.

Переписка Беллини прерывается более чем на два месяца — с 29 октября 1827 года до 2 января 1828 года. Однако нетрудно восстановить главные события этого периода.

Статья, опубликованная в газете «И театри», завершалась латинским выражением: «Macte animo… sic itur ad astra!» [44] Не падай духом, благородный юноша, так идут к звездам! (лат.). Беллини и не желал ничего лучшего: после успеха «Пирата» он, как никогда, готов был достичь звезд, побуждаемый — как это видно — и восторгом публики и желанием прославиться. Но как раз в этот момент молодой композитор начал превращаться в простую пешку в сложной шахматной игре, какую представлял собой театральный мир тогда — этот иллюзорный и коварный мир, в который он теперь уже окончательно погрузился.

Прежде всего он понял, что чем основательнее успех и чем более заметным становится автор оперы, тем больше обрушивается на него зависти и злословия, злобы и сплетен. Он понял также, что правит этим миром импресарио — человек невежественный или умный, эгоистичный или великодушный, смелый или нерешительный, человек, от которого зависит художественная жизнь эпохи, но для которого талант артиста измеряется прежде всего кассовым сбором, получаемым театром, когда идут его оперы.

Имя композитора на этом беспорядочном торжище, какой представлял собой музыкальный театр, заменялось названием его произведения, цена которого возрастала пли уменьшалась в зависимости от успеха или провала оперы. Беллини и был пока еще таким вновь появившимся «названием», стоимость которого поднялась намного выше, чем была после первого появления на этом странном рынке музыки и поэзии. И он понимал это.

Неожиданно счастливый прием «Пирата» заставил его изменить планы, которые он наметил, уезжая из Неаполя. Возможно, прежде он предполагал вернуться и написать еще какие-нибудь оперы для Сап-Карло. Но теперь он был убежден, что поступит неправильно, если покинет Милан после столь бурного успеха. «Сейчас, — писал он дяде, — мне не стоит возвращаться в Неаполь, пока не сделаю новые попытки и не закреплю здесь свою репутацию, а потом, в зависимости от предложений, которые мне будут сделаны, уж буду решать, как поступить…» И он остался в столице оперы как бы для того, чтобы быть более доступным для импресарио, у которых могли возникнуть к нему предложения.

В то же время он наслаждался все возраставшим успехом своего «Пирата», который стремительно ввел его в круг самых известных композиторов. Спектакли «Пирата» продолжались до конца осеннего сезона. Опера была исполнена пятнадцать раз.

30 ноября театр закрылся, город стал обретать обычный для зимы хмурый вид, укрывшись, словно ватой, снегом и закутавшись в серые вуали дождей. Но на улицах там и тут слышны были звуки рояля, доносившиеся из гостиных, где проигрывались самые удачные мелодии «Пирата», которые Джованни Рикорди уже напечатал и выпустил в продажу вместе с попурри на темы оперы, подготовленным самим автором. Все это говорило о том, что восхищение композитором у миланцев не уменьшилось.

Беллини стал музыкантом, имя которого было у всех на устах. Теперь перед ним — перед этим высоким, романтического облика молодым человеком — распахивались двери самых надменных аристократических особняков, и он «вынужден был потратить большие деньги», чтоб приобрести брюки — «поскольку старые износились», — объясняет он Флоримо, — а также сапожки и галоши, потому что зима наступала быстро и «снег начал свирепствовать, как дьявол». Словом, это были необходимые расходы, поскольку из никому не известного человека он превратился в знаменитость. К тому же Беллини был красивым юношей, и его привлекательность в сочетании с живостью характера только увеличивали известность, какую он уже приобрел.