Юлия Варенцова - Люди неба [Как они стали монахами]

А фильм, где я играла монахиню, «Архиерей», тоже по Чехову. И я там не играла, меня просто поставили на клирос, дали «Цветную триодь», это пост был, а я должна была читать. И я читала себе и думаю: «Господи, а ведь я это все знаю, я это помню, для меня это все совершенно органично». Я тогда в кино вдруг ощутила абсолютно, что это мое, что я именно здесь должна и быть. Хотя это было таким как бы мимолетным ощущением, и я не придавала этому значения. Думала, ну, мало ли бывает? А откуда я могла это помнить и знать? Не знаю. Я до сих пор не знаю. Но я знала и помнила даже запах собора, такой сыроватый. Не знаю, что это, что это бывает в душе человека, какие вдруг… Это же неизвестно, ведь самая таинственная, самая интересная, самая загадочная и неразгаданная – это душа человека. И сколько бы ни гадали и ни разгадывали, она останется во многом, очень во многом тайной.

– Каким был ваш путь к вере?

– Мне кажется, что я и родилась уже с верой, потому что и в роду были монахи, и отец молился. Я все помню своего отца в правом углу на коленях, так что это было как-то очень органично. Я понимаю, что мне повезло, и причем очень повезло. В самое такое время, когда была антирелигиозная пропаганда, как-то его Бог хранил. Потому что лампада у нас горела всегда, отец ходил в церковь, при этом он был коммунистом. Но его вера была так глубока, и, видимо, он молился, что его никто никогда не трогал. Была у нас в доме антирелигиозная фракция, и за какие-то огрехи отбирали паспорта, и людей… Они должны были выехать и жить не в городах. Но так случилось, что моего отца, так как в фракции был главный – земляк моей мамы, никто не тронул.

– И вы всю жизнь тоже продолжали ходить в церковь?

– Ну, конечно, по юности я забегала, когда была… Ну, что тут говорить? Когда уж жизнь сама так вот прихватила, тогда я уже пошла осознанно. У меня были какие-то переживания такого личного характера, какие-то сомнения, что-то… Но уже не было моих родителей, они ушли, и мне нужно было получить ответы на вопросы. И я вот как-то пошла в церковь и увидела, вот прямо увидела в какой-то такой дождливый осенний вечер в храме пустом батюшку, такого худощавого. Это был отец Георгий, который стал моим духовным отцом, слава Богу. Поэтому, ну, как вам сказать? Когда человек приходит в церковь? Когда ему нужно получить ответ на вопрос, который никто не может дать, кроме как Господь. А именно в церкви, поскольку там все-таки пространство молящихся, пространство, которое успокаивает человека. И когда я увидела священника и подошла к нему, у меня было чувство какой-то потерянности. Я к нему подошла, а что говорить, не знала, потому что очень сильный наплыв был эмоциональный. И мне хотелось пожаловаться, как незнакомому человеку.

И вдруг батюшка говорит сам: «Женщина не должна ходить в храме в мужской одежде», – я была в брюках. Я думаю: «Господи, как же это правильно! Как же я вообще… о чем я думаю? Конечно же, это справедливо». Я попросила прощения и ушла.

Но вот эта скорбь какая-то ушла, и я почему-то была очень радостной. Стала в другой раз уже искать встречи с батюшкой, но не всегда его заставала. Но именно его и строгий, и одновременно какой-то очень добрый голос. Ну, я не знаю, как это объяснить в словах, не знаю. Просто я вдруг услышала правду, вот так, как оно есть. И батюшка стал моим духовным отцом, и очень надолго. Мне не всегда удается повидаться. Он служит в Крылатском, далековато. Но я знаю, я уверена, что батюшка молится обо мне и эта связь духовная. Мы не прерываем ее, во всяком случае, я так думаю, я не прерываю своего общения с батюшкой. Иной раз, если у меня возникает вопрос, я мысленно обращаюсь к батюшке и получаю ответ.

Пророчество монаха Киево-Печерской лавры о том, что актриса Ольга Гобзева станет матушкой, сбылось через много лет. В 1992 году она неожиданно получила благословение на постриг, хотя даже и не просила его.

– А когда вы впервые задумались о монашестве?

– Я вообще не задумывалась о монашестве, упаси Господи. Ни о каком монашестве я не думала. Я жила себе и жила. Просто, когда меня пригласили поговеть в монастырь в Иваново, я опять побежала к батюшке: «Батюшка, можно ли мне поехать в монастырь?» Он говорит: «Поезжай». И вдруг сама сказала, даже не знаю, откуда это взялось: «А вдруг постригут?» – с испугом. Он говорит: «Ну, на это воля Божия. Господь только приводит в монастырь, и то за руку, за ручку». И я спокойненько поехала поговеть в монастырь. И в первую неделю поста, в среду, там, в приемную вошел архиепископ Амвросий. Высокого роста, такой, ну, просто из другого времени, может быть, даже из середины XIX или начала XIX века, я его так восприняла. И он подошел, там еще стояли послушницы, и я просто стояла, ошеломленная величественным видом этого архиерея.

Он подошел, взял платочек и подвязал мне, знаете, так, с подбором, и вручил четки. Я поцеловала его руку, ошарашенная, взяла четки. И для меня это было как будто бы что-то происходит, я в этом участвую, но я это вижу со стороны. Он меня благословил быть послушницей, и я стала…

Это было в среду, меня постригли вместе с Валей, была еще такая послушница. Ну, матушки сказали: «Ой, это по блату». Ну, какой блат? В монастыре нет блата.

– Вы были готовы к этому?

– Нет, конечно. Нет, внутренне, где-то очень глубоко, я согласилась с этим. Может, оттого, что у меня были мои двоюродные бабушки монахини, и вот это где-то там прозвучало, в генах.

А потом, когда он постригал, я умерла. Вы знаете, вот можете себе представить, стою на ногах, но абсолютно мертвая. У меня нет ни чувств, ни мыслей, ну, все застыло. По-моему, даже кровь не бегала по жилам. Я только вот в вертикальном состоянии. И постепенно, когда эти ножницы чик-чик-чик, их я только услышала, четыре раза, это чиканье.

А потом стала оживать, когда владыка начал… Вот, значит, надели подрясник, надели рясу, значит, подрясник, апостольник, рясу, клобук, я потихонечку стала оживать, а то была просто исключительно мертвая. В тот момент я особенно ничего не осознавала. Я только чувствовала, что я подвешена, что, например, вот мы ступаем по земле и чувствуем пятками стопы, что мы идем по земле, а я не чувствовала. Я ходила как будто по воздуху, ну, такое было ощущение.

– Как сын воспринял вас в новом обличье?

– Он был подростком, и ему это очень понравилось. Он сказал… Я, правда, это повторяю много раз, он сказал: «Это круто, мама». Ему это понравилось. Хотя потом, конечно, это и на него… Ну, когда начались скорби, естественные в иночестве, то моему мальчику тоже досталось.

– Когда вы вернулись в Москву и стали ходить по московским улицам в облачении, каково вам это было?