Aлександр Гладков - Поздние вечера [воспоминания, статьи, заметки]

Это время кепок и косовороток, рубашек-апашек. Все одеты просто, как рядовые комсомольцы или вузовцы. Еще не появились фуражки-тельмановки и рубашки-юнгштурмовки, но уже входили в моду свитера, называвшиеся джемперами, и изредка мелькали застежки-молнии импортного происхождения. Девушки носили косынки и большие кепки с забранным назад верхом. Проблема галстука принципиально решена, но практически большинство обходится без них. Фотоаппараты «лейка» казались чудом техники: их было в Москве всего несколько штук. Фоторепортеры пробавлялись тогда старомодными «кодаками». Предметом гордости была автоматическая ручка. В спектаклях из западного быта авторучка, как и сигара, была опознавательным знаком мультимиллионеров. Широкие зрительские массы были убеждены, что авторучки существуют только затем, чтобы подписывать чеки.

Маяковский еще не пришел в «Комсомольскую правду» — этот славный период еще впереди. Стихотворный фельетон совершенно почти отсутствует (если не считать перепечаток Демьяна Бедного). Зато обильно публикуются в еженедельной «Литературной странице» стихи. Очень много стихотворений о любви. Но при общем высоком литературном уровне газеты в целом, уровень «Литературных страниц» кажется довольно слабым.

Пожалуй, можно сказать, что настоящая литература присутствует в газете не на «Литературной странице», а в первоклассной обработке разнообразной и богатой информации, в публицистике и в отличном фельетоне, который задает тон содержанию каждого номера. И, внимательно следя за структурой газеты, за расположением материалов, понимаешь, что не случайно фельетон занимал свое почетное место на первой полосе.

«Комсомольская правда» много занималась и вопросами международными. Она боролась за неугасимость огня революционных традиций и ежедневно буквально в каждом номере напоминала, что борьба советского комсомола — это только часть революционной борьбы трудящихся всего мира. Великая тема революционного братства революционеров не сходит со страниц газеты.

Многие фельетоны Кина посвящены текущим, актуальным темам международной политики. Они страстны, гневно-ироничны, патетичны. Таков, например, его фельетон о болгарском премьере Цанкове под красноречивым названием «Мразь» или напечатанный в день открытия XIV съезда партии фельетон «Привилегия мистера Форда». Уже значительно позднее, будучи корреспондентом ТАСС в Риме, Кин занес в свою записную книжку очень много значившие для него слова, напоминающие тональность старых его фельетонов в «Комсомолке» и в «Правде»:

«Я — автор, и моим оружием является презрение. Я бережно кладу это оружие вместе с завернутым в газету, принесенным с фронта револьвером, лежащим под стропилами крыши миланского рабочего, вместе со штыком, зарытым в огороде анконского батрака, вместе с листовками, запрятанными за пазуху генуэзского комсомольца, вместе с красным знаменем, спрятанным в снопах тосканским крестьянином…» Это живое чувство революционного братства и презрение к врагам сквозят в каждой строке фельетонов Кина, посвященных интернациональной солидарности трудящихся.

Но лучшие фельетоны Виктора Кина — это, по-моему, все-таки те, которые можно назвать лирико-романтическими. Почти все они написаны на второй год работы Кина в «Комсомольской правде» и являются как бы мостом к его позднейшей прозе. В какой-то мере они кажутся эскизами этой прозы, да так оно, наверное, и было. Именно в них уже ощущается индивидуальная манера Кина-прозаика, которую не спутаешь ни с чем: удивительный сплав романтики и юмора, зоркости к бытовой детали, психологической тонкости, выразительной сдержанности. Историк тех лет многое найдет для себя в таких фельетонах Кина, как уже упоминавшийся «Сотый», «Старый товарищ», «Новая земля», «Военные и штатские» и некоторые другие — этого же типа. Не могу удержаться и не процитировать из одного такого фельетона лаконичную и выразительную характеристику первых революционных лет:

«Семнадцатый, буйный год, с серыми броневиками, с шелухой семечек на тротуарах, с наскоро сделанными красными бантиками на пиджаках и кепках Красной гвардии. Он въехал в широкие российские просторы на подножках и крышах вагонов, на паровозном тендере, разбивая по дороге винные склады и стирая с дощатых уездных заборов номера списков Учредительного собрания.

Восемнадцатый — год декретов, митингов, продразверстки и казацких налетов. Он построил первые арки на базарных площадях и выкопал первые братские могилы против уисполкомов. Он назвал Дворянскую улицу Ленинской и напечатал первые уездные газеты на оберточной бумаге.

Девятнадцатый ввалился с гармошкой и „Яблочком“, с дезертирами и мешочниками, взрывая мосты и митингуя на агитпунктах. Он построил фанерные перегородки в барских особняках и зажег примусы с морковным чаем в общежитиях. Девятнадцатый гнал самогонку и ставил чеховские пьесы в облупленных театрах, кричал хриплым языком приказов и писал стихи о социализме. Это был странный год!

Двадцатый пришел как-то сразу, вдруг. Еще вчера белые сжимали Орел и Тулу, еще вчера в Петрограде дрожали стекла от пушек Юденича и Колчак гнал чешские эшелоны на Москву. И вдруг, почти внезапно, рванулась армия. И красноармейцы уже в Крыму ели терпкий крымский виноград и меняли английское обмундирование на молоко и табак, уже под Варшавой на стенах польских фольварков писали мелом „Не трудящийся да не ест“, а в Иркутске ветер трепал расклеенные объявления о расстреле адмирала. Это он, двадцатый, выдумал веселое слово „Даешь!“.

В двадцать первом, когда на Тверской робко выглянуло первое кафе „Ампир“ с ячменным кофе и лепешками из сеяной муки, когда в Поволжье вымирали деревни, — кончились солдатские годы. Новые годы сняли красную звездочку с кожаной куртки, расставили плевательницы на улицах и ввели штраф за брошенный в вагоне окурок. Новые годы оторвали доски с заколоченных домов и магазинов, пустили тракторы по советскому чернозему и повесили в школах плакат для первого чтения по складам:

„Мы не ра-бы“…»

Это превосходная проза, в которой мы угадываем Виктора Кина писателя. Не будет преувеличением сказать, что будущий романист впервые нашел себя в ежедневной текучей и пестрой газетной работе. В «Комсомольской правде» был напечатан прекрасный фельетон Кина «Годовщина» — о том, как погиб в 1921 году в Приморье комсомольский работник, спасая от белых пишущую машинку — гордость и богатство райбюро. Это написано с таким удивительным сплавом романтики и юмора, который будет свойствен будущему романисту Кину и представляет как бы эмбрион «По ту сторону». Герой фельетона, подлинно существовавший человек, комсомолец Виталий Баневур, инструктор Никольско-Уссурийского райбюро комсомола, — родной брат Матвеева, Безайса и самого Виктора Кина.