Александр Гранах - Вот идет человек. Роман-автобиография

«Разумеется, господин Небельтау сегодня утром пошутил, не так ли, Отто?» — спросила она теперь напрямую у белокурого.

«Ну, разумеется, Хермине», — подтвердил он.

«Как вы только могли о нем такое подумать! Ведь он слишком умен, чтобы считать так на самом деле! Поэтому, дети, пожмите друг другу руки! Завтра репетиции продолжатся. Я лично приду посмотреть!»

И все было так, как она сказала.

В семнадцать лет я, чувствуя себя глубоко несчастным, читал роман Карла Эмиля Францоза и из него узнал про Шейлока. Я лежал и рыдал от несправедливости, с которой столкнулся этот человек. Тогда я решил всю свою жизнь положить на то, чтобы швырнуть эту несправедливость миру в лицо. Теперь мне было двадцать девять, я начинал все сначала, но вскоре мне предстояло выполнить эту свою задачу. Двенадцать лет я все думал об этом человеке и так и не смог его до конца понять. Я сравнивал его со своим отцом, я сравнивал его с Шимшеле Мильницером, но большого сходства между ними не находил. Быть может, он был похож на банкира Юнгермана, но того я знал не так хорошо. Саму пьесу я часто читал и часто видел на сцене, и это всегда были как будто две пьесы. С одной стороны, мы видим радостно-удалое общество вокруг богатого Антонио, чьи тяжело нагруженные корабли бороздят моря и океаны. Вот необузданный Грациано с его веселой и дерзкой болтовней и тягой к приключениям. Вот славный щеголь Бассанио, который хочет взять в жены самую богатую девушку в Бельмонте и готов занять деньги у кого угодно, чтобы выдать себя за богача и обманом жениться на своей избраннице. Вот поющий и танцующий Лоренцо, который похищает девушку вместе с деньгами ее отца. Вот под вечно голубыми небесами, под звуки чувственно-соблазнительной музыки, кружатся вихрем балы и маскарады, устроенные на деньги богатого Антонио, этого меланхолика, который так любит, чтобы приятели его развлекали. Потом сюда добавляется мир Порции, хотя, по сути, это один и тот же мир.

А с другой стороны, в тесном переулке еврейского гетто живет Шейлок. Он — чужой в этом городе. Закон против него, он носит желтую заплатку — символ, означающий, что у него нет прав, какие есть у других людей. Он живет один, без шумных празднеств, без многолюдных сборищ, без крупных трат; он живет ради своей веры, своего дела и своей маленькой, нежной дочери Джессики, которую любит больше всего на свете, потому что она — единственное, что осталось у него от его жены, его Леи. Он очень ее любил, свою Лею, с ее смерти прошло много лет, но он так и не женился. Он живет памятью о ней и заботой о своем ребенке.

И вот в один прекрасный день к нему заявляется другой мир — мир, который в остальное время лишь презирает, оплевывает, преследует его. Они приходят к нему одолжить денег. Вместо того чтобы сказать да или нет, он говорит и да и нет. Он наслаждается тем, что его враги в нем нуждаются, и предлагает им заключить необычный договор: если его враг, который в прошлую среду плюнул ему в лицо, который отшвыривает его со своего порога, словно приблудного пса, если этот враг не сможет вернуть ему одалживаемую сумму в определенное время и в определенном месте, то это даст ему, Шейлоку, право вырезать у врага фунт мяса там, где ему заблагорассудится! Совершенно безумный пакт! Сумасбродный пакт! Гротескный пакт, который нельзя воспринимать иначе, как дерзкую шутку. Ведь по замыслу драматурга это комедия, веселая пьеса про любовь. Сначала влюбленным чинят препятствия — сначала им угрожают, их запугивают, им усложняют и портят жизнь, сначала они с ужасом проходят через эту опасность, с трудом преодолевают эти препятствия, чтобы потом в финале песнь любви зазвучала еще слаще, еще проникновеннее, еще счастливее. И тогда все — словно сон в летнюю ночь! Тогда все так, как вы любите! Тогда вы получаете все, что хотели. Стало быть, в этой веселой пьесе, в этой яркой венецианской комедии необходим был темный персонаж, чтобы запугать влюбленных и держать их в страхе до тех пор, пока наконец пятое действие не откроется песней «Луна блестит. В такую ночь…» и не закончится дарением колец и счастливым отходом ко сну! Так и есть — Шейлок задумывался просто как мрачная фигура для контраста, как черный шут, злодей, одураченный упрямец. Но, но, но… невольно спрашиваешь себя: как же тогда получается, что его оправдательная речь звучит как обвинение?

Ответ прост. Господь Бог и Шекспир не создавали картонных персонажей, их творения — из плоти и крови! И хотя поэт и не любил Шейлока, его справедливый гений все же позаботился и о черном шуте и наделил его от своего щедрого, вечного богатства человеческим величием, душевной силой и стойким одиночеством, на фоне которых все это веселое, поющее, паразитирующее, живущее в долг, крадущее девушек и вступающее в брак обманным путем общество вокруг Антонио выглядит сборищем лодырей и дармоедов.

Теперь я знал, как Шейлок, по прихоти своего создателя, проник в это общество. Но мне нужно было также знать, что с ним будет после того, как упадет занавес и спектакль закончится. Что он станет делать после того, как, обманутый при помощи хитроумной уловки с запретом пролить хоть каплю крови, сломленный, он покинет зал суда, прошептав свою последнюю фразу: «Пришлите запись ко мне домой — я дома подпишу». Подпишет ли он? Сможет ли он? Решение об изъятии собственного имущества он, быть может, и подпишет, но сможет ли Шейлок поставить свою подпись под обещанием отречься от своей веры и принять новую религию? Можно ли сменить веру, как меняют рубашки? Мог бы так поступить мой отец? Или Шимшеле Мильницер? Нет, нет, нет! Они бы предпочли тысячу раз умереть, чем совершить нечто подобное. Верующий или даже просто человек с сильным характером не может взять и сменить веру и мировоззрение! Если ты дожил до шестидесяти лет, как Шейлок, то ты уже не станешь менять свой взгляд на жизнь. Теперь уж он останется таким, как есть, до конца жизни! За собственный взгляд на жизнь цепляются, за него держатся, потому что без него человек умирает от пустоты и одиночества. Ни за что на свете не поменяет веру человек, который только что в зале суда вместе со слезами излил свою душу:

Лишь после этого над ним начинают глумиться, и «благородные» люди прямо при нем делят его имущество, и, чтобы заслужить эту «милость», он должен к тому же отречься от своей веры, лишиться своей единственной нравственной и моральной опоры! Нет, нет, нет! Мой Шейлок не станет этого делать! Человек такого ума и такой силы будет бороться до последнего вздоха любыми средствами — и в первую очередь хитростью. Вот как я себе это представляю: когда Шейлок, сломленный несправедливым решением суда, выходит из зала, уже вечереет. Сначала он идет медленно, но когда замечает, что за ним нет слежки, ускоряет шаг, будит своего друга Тубала и других евреев, живущих с ним в гетто, и рассказывает им о новой опасности, которая теперь им угрожает. Ведь раньше, хотя они и жили в гетто, подвергались преследованиям и гонениям, на святая святых, на их веру, никто не посягал. А поскольку у Шейлока нет ни домов, ни земли, а есть только легко перевозимые богатства — деньги и драгоценности, он ссыпает все в свою суму, той же ночью садится в лодку и бежит. Ему удается бежать! В один прекрасный день он достигает берегов Голландии, оказывается в богатом городе Амстердаме, где и так уже полно беженцев, спасающихся от испанской инквизиции. И тогда он решает двигаться дальше, на восток! Он идет через земли венгров и румын, русских и поляков. Он еще долго бродит по этим странам, пока наконец на востоке Галиции, на Украине, не находит старого мудрого ребе-чудотворца, самого мудрого ребе тех далеких земель. К нему он идет рассказать про свое горе и спросить совета. Ребе — глубокий старик, худой и высокий, с желто-белой длинной бородой и кустистыми бровями, нависающими над мудрыми глазами. Его слава идет далеко впереди него, о его возрасте говорить уже не подобало, но втайне все молились, чтобы Бог подарил ему еще много лет жизни. Он сидел на своем высоком патриаршем стуле, как воплощение человеческого достоинства, и дружелюбно улыбался нашему Шейлоку. Доброта и расположение старика развязали Шейлоку язык и раскрыли его сердце, и он начал рассказывать. Он рассказывал про отчий дом, про свою юность, про годы учения и скитания до того момента, пока он не встретил Лею. Рассказывал, как он любил ее, свою Лею, и как она подарила ему Джессику и испустила дух, и как он жил только памятью о ней, воплощенной в ее дочери, и как его дочь его предала, и на старости лет он снова вынужден был взять посох. Он говорил обо всем, говорил много дней и ночей, пока на сердце у него не стало совсем легко и тепло. Мудрец подбадривал его, задавая вопросы, и внимательно его слушал. И когда его речь подошла к концу, в самом облике старца ему уже улыбалось дружеское понимание, и ребе сказал тихим, теплым голосом: «Это хорошо, сын мой, что ты пришел к нам, потому что после столь тяжелых переживаний нужно уйти на новое место, ибо так ты найдешь и новую судьбу. Если бы ты спросил совета у какого-нибудь мудреца там, откуда ты пришел, то он тоже посоветовал бы тебе сначала прийти сюда, ибо в книге написано: „ Мешане мойкем мешане мазл “, на новом месте ты найдешь новую судьбу, — старик, улыбаясь, вздохнул, — слава Всевышнему — ты здесь!» И Шейлок почувствовал огромное облегчение, но был все еще немного смущен и растерян, испытывая глубокую благодарность к ребе, а старик продолжал: «И все же я хочу дать тебе еще один совет: тебе нужно снова жениться, ты ведь еще полон сил, и я знаю, Бог еще даст тебе детей». «Ребе, — от изумления Шейлок едва мог говорить, — именно об этом я и хотел вас спросить!» «Да, сын мой, — кивнул мудрец, — возьми девушку из народа, здоровую дочь ремесленника», — и теперь уже оба понимающе улыбались, а потом Шейлок встал, с глубоким почтением попрощался и ушел — благодарный и освобожденный.