Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Вдобавок отовсюду ко мне поступали известия об устрашающих приготовлениях императора. Было очевидно, что он намеревается вначале сокрушить Россию и завладеть портами на Балтике, затем двинуть покоренные войска этой державы на Константинополь, а после подчинить своему владычеству Африку и Азию. Незадолго до отъезда из Парижа он сказал: «Старая Европа мне наскучила». 555В самом деле, Европа сделалась ему тесна. Можно было не сомневаться, что в любую минуту мы лишимся последней возможности покинуть континент: вся Европа грозила превратиться в воюющий город, у ворот которого выставлены караулы.

Итак, пока у меня еще оставалась возможность попасть в Англию, я решилась покинуть Коппе; впрочем, чтобы добраться до цели, мне предстояло проехать через всю Европу. Отъезд, приготовления к которому велись уже давно в строжайшей тайне, 556я назначила на 15 мая. Накануне этого дня силы полностью оставили меня, и на мгновение я уверилась, что подобный ужас может охватить человека, лишь если он намеревается совершить злое дело. Порой я самым безрассудным образом пыталась разгадать, что сулят мне различные предзнаменования, порой, действуя куда более разумно, вместе с друзьями размышляла о том, насколько морально принятое мною решение. Должно быть, религия всегда и во всем требует от человека покорности судьбе, и меня нисколько не удивляет, что особы благочестивые остерегаются поступков, совершенных по людскому произволу. Необходимо, полагают они, лишь то, что внушено Господом, если же человек действует на свой страх и риск, им, весьма возможно, движет гордыня. Однако нет способности, которая была бы дана нам напрасно; должна же когда-нибудь пригодиться и способность принимать решение. Посредственностей всегда удивляет, что человек талантливый имеет потребности, отличные от тех, какие привычны им. Успех внятен всем; пока талант успешен, он вызывает восхищение, однако стоит ему сделаться источником бедствий, увести с проторенных дорог, те же самые люди начинают видеть в нем болезнь и едва ли не преступление. Я слышала, как шепчутся обо мне окружающие, повторяя общие места, принимаемые всеми на веру: «Разве у нее нет денег? Что ей мешает жить в свое удовольствие под крышей родного замка?» 557Люди выдающегося ума угадывали, что даже то безрадостное положение, в коем я пребываю, не обеспечено мне навечно, что оно может сделаться хуже, но лучше — никогда, однако число этих проницательных людей было невелико. Остальные же в один голос советовали мне оставаться дома: ведь уже полгода императорские гонения обходили меня стороной, а людям свойственно верить, что завтра все будет так же, как и сегодня. 558Именно в этих нелегких обстоятельствах я должна была принять одно из самых важных решений, какие выпадают на долю женщины в ее частной жизни. Слуги мои, за исключением двух доверенных лиц, 559ничего не знали о моих намерениях; не подозревали о них и гости, бывавшие в моем доме, а между тем мне предстояло совершить поступок, призванный полностью переменить мою жизнь и жизнь моих близких.

Раздираемая сомнениями, я отправилась на прогулку в парк, окружающий замок; я опускалась на скамейки, где часто сиживал, любуясь красотами природы, мой отец; я смотрела на водную гладь и зеленую листву, которыми мы некогда восхищались вместе с ним; я прощалась с ними, вверяя себя их кроткому покровительству Необходимость покинуть усыпальницу, где покоятся останки моих родителей и где, если будет на то воля Божья, некогда упокоюсь и я, печалила меня едва ли не больше всего, однако, приближаясь к ней, я неизменно ощущала прилив душевных сил. 560Более часа провела я в молитвах перед этой железной дверью, за которой спит вечным сном благороднейший из людей, и на душу мою низошла свыше убежденность в том, что мой долг — уехать. Я вспомнила прославленные стихи римского поэта Клавдиана, в которых он говорит о некоем сомнении, рождающемся в душах самых благочестивых при виде торжествующих злодеев и страждущих смертных, чья участь зависит, кажется, исключительно от случая. 561Я чувствовала, что энтузиазм, служивший источником всех моих добрых свойств, иссякает и что, не слыша ободрения единомышленников, я более не верю сама себе. Объятая тревогой, я не однажды призывала тень моего отца — этого Фенелона от политики, 562чей гений, хотя во всем противоположный Бонапартову, был, однако же, по крайней мере столь же могуч, ибо для того, чтобы жить в мире с Небесами, гения потребно никак не меньше, нежели для того, чтобы попирать все законы божеские и человеческие. Войдя в кабинет батюшки, где всё: кресло, письменный стол, бумаги — оставалось на тех же местах, что и при его жизни, я поцеловала все эти драгоценные реликвии и забрала с собой красную мантию, которая лежала здесь на стуле со дня его смерти; я решила набросить ее на себя в ту минуту, когда ко мне приблизятся Бонапартовы жандармы или вестник смерти. 563Стараясь по возможности избежать особенно тягостных сцен прощания, я написала письма друзьям и позаботилась о том, чтобы послания эти дошли до адресатов лишь через несколько дней после моего отъезда. 564

Назавтра в два часа пополудни я уселась в экипаж, сказав слугам, что вернусь к обеду. 565Никаких вещей у меня с собой не было; мы с дочерью держали в руках веера, и лишь мой сын, а также мой и его друг 566положили в карманы кое-что из того, что на первых порах могло пригодиться нам в путешествии. Когда мы доехали до конца аллеи, берущей начало у ворот Коппе, этого замка, сделавшегося для меня старым добрым другом, я едва не лишилась чувств. Старший сын взял меня за руку и сказал: «Вспомни: ты едешь в Англию»? 567 Слова эти вернули мне силы. Правда, от этой цели, до которой в других обстоятельствах я смогла бы добраться очень скоро, меня отделяли по меньшей мере две тысячи лье, 568однако с каждым моим шагом она становилась все ближе. Отъехав от замка на несколько лье, я послала одного из слуг предупредить, что вернусь не раньше завтрашнего дня, и продолжала свой путь без остановки до тех пор, пока, миновав Берн, не добралась до фермы, где назначила свидание еще одному другу, непременно желавшему меня сопровождать. 569Там же мне предстояло проститься со старшим сыном — копией своего деда, который в течение двенадцати лет жизни мальчика служил ему примером. 570

Тут мужество вторично покинуло меня; Швейцария, до сих пор столь покойная и по обыкновению столь прекрасная, населенная людьми, которые, даже утратив политическую независимость, наслаждаются свободой благодаря своим добродетелям, казалось, не желала меня отпускать и просила остаться. Я еще могла возвратиться; ничего непоправимого я пока не совершила. Хотя префект и запретил мне поездки по Швейцарии, я прекрасно понимала, что более всего он опасался, как бы я не отправилась дальше. Одним словом, ту границу, за которой становится ясно, что назад дороги нет, — роковую границу, в существование которой так трудно поверить, — я еще не пересекла. С другой стороны, непоправимым оказалось бы и решение возвратиться, ибо мне было ясно — и дальнейшие события подтвердили мою правоту, — что другого случая бежать мне уже не представится. Вдобавок есть нечто постыдное в том, чтобы заново устраивать церемонию торжественного прощания; невозможно воскресать в глазах друзей больше одного раза. Не знаю, что бы сталось со мной, если бы колебания эти продлились, ибо они привели мой ум в совершенное смятение. Решиться мне помогли дети, прежде всего дочь, которой шел пятнадцатый год. Я, можно сказать, предала себя в ее руки, как если бы устами этого ребенка говорил Господь. 571Она произнесла слова, которые я мысленно окрестила гласом судьбы. Сын мой расстался с нами, и когда его карета скрылась за горизонтом, я смогла сказать вслед за лордом Расселом: «Смертная боль позади». 572Вместе с дочерью я села в экипаж; с колебаниями было покончено, и если прежде мне недоставало душевных сил для того, чтобы принять решение, теперь они нашлись для того, чтобы действовать.