Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Итак, после десяти лет все более и более жестоких гонений, изгнанная сначала из Парижа, а потом и из Франции, обреченная на заточение в собственном замке, осужденная жить в горестной разлуке с друзьями и быть причиной их ссылки, я была вынуждена тайно покинуть обе мои родины, Швейцарию и Францию, дабы ускользнуть из-под власти человека, имеющего гораздо меньшее отношение к французской нации, нежели я, ибо я родилась на берегах Сены, а он завоевал звание французского гражданина лишь силою своего тиранства. Он родился на Корсике, вблизи дикой Африки; отец его, в отличие от моего, не жертвовал состоянием и досугом для спасения Франции от разорения и голода; воздух этой прекрасной страны для него не родной; может ли он понять горечь расставания с ней — он, видящий в этом плодородном крае всего лишь орудие своих побед? Где его родина? Где его соотечественники? Его родина — та земля, жители которой ему повинуются; его соотечественники — те рабы, которые исправнее прочих исполняют его приказания. Однажды он признался, что завидует Тамерлану, который командовал нациями, не умеющими рассуждать. Полагаю, что нынче он может быть доволен европейцами; нравы их, равно как и их армии, стали куда сильнее походить на татарские. 574

В Швейцарии мне нечего было бояться, ибо я всегда могла доказать, что имею право находиться на ее земле, однако за ее пределами защитой мне служил бы только заграничный паспорт; меж тем мне предстояло пересечь страну, входившую в состав Рейнского союза, и, потребуй какой-либо французский агент у правительства Баварии задержать меня, приказ этот, хотя и с сожалением, наверняка был бы исполнен.

Я пересекла границу Тироля, исполненная величайшего уважения к жителям страны, сражавшимся за право повиноваться прежним властителям, и величайшего презрения к австрийским министрам, предавшим этих верных слуг. 575Говорят, что однажды во время войны некий г-н фон Гуделист, глава австрийской тайной полиции, рассуждал за обедом у императора о необходимости бросить тирольцев на произвол судьбы. 576Г-н Хормайр, уроженец Тироля, занимавший в Вене пост государственного советника и доказавший своими делами и сочинениями право зваться храбрым воином и талантливым историком, 577отозвался об этих недостойных речах с подобающим презрением. Император согласился с г-ном Хормайром и хотя бы таким образом показал, сколь чужды ему те политические решения, к которым его принудили. В частной жизни многие монархи, занимавшие европейские престолы в ту пору, когда во Франции власть захватил Бонапарт, были, подобно австрийскому императору, людьми глубоко порядочными, однако, всецело полагаясь в делах государственных на случай и на собственных министров, они, можно сказать, отрекались от своего сана. 578

Природа Тироля подобна швейцарской. Впрочем, тамошним видам недостает яркости и своеобычности; деревни в Тироле менее изобильны; одним словом, все здесь обличает край, который повиновался мудрым правителям, но никогда не знал свободы; если тирольцы и оказали сопротивление захватчикам, то лишь потому, что они упорны, как всякие горцы. Среди уроженцев Тироля трудно отыскать людей выдающихся. Во-первых, австрийское правительство вообще не способствует развитию гения; 579во-вторых, нравами и местоположением Тироль близок Швейцарскому союзу; включение его в состав Австрийской империи противоречило его природе, и потому единственными достоинствами тирольцев остались отвага и преданность, свойственные всем горным жителям.

Возница показал нам утес, на котором едва не погиб император Максимилиан, дед Карла V; 580преследуя косулю, этот страстный охотник взобрался на огромную высоту, а обратной дороги сам отыскать не умел. В народе до сих пор жива память об этом происшествии, ибо нациям потребно поклоняться прошлому. Живы были в душе тирольцев и воспоминания о последней войне; крестьяне показывали нам вершины гор, на которых они оборонялись от врага; они гордились тем впечатлением, какое производили их прекрасные воинственные напевы, разносившиеся по окрестным ущельям. Показывая нам дворец баварского наследного принца в Инсбруке, 581они сообщили, что здесь жил отважный крестьянин Гофер, вождь мятежников; 582рассказали об отважной женщине, которая пыталась не пустить французов в свой замок. 583Одним словом, все в их поведении свидетельствовало не только о преданности австрийскому дому, но и о потребности быть нацией.

Прославленная гробница Максимилиана располагается в одной из инсбрукских церквей. Льстя себя надеждой, что здесь, вдали от столиц, кишащих французскими шпионами, меня никто не узнает, я отправилась туда. Саркофаг, стоящий посредине церкви, украшен бронзовым коленопреклоненным изваянием императора Максимилиана, а вдоль стен выстроились еще четыре десятка колоссальных статуй из того же металла, изображающие самых знатных и славных особ обоего пола, современников императора. 584Эти недвижные царедворцы, окружающие мертвого повелителя, этот придворный этикет, чтимый тенями, — зрелище, рождающее множество размышлений; рассматривая статуи, я узнала Филиппа Доброго, Карла Смелого, Марию Бургундскую, Дитриха Бернского. Лица рыцарей скрыты опущенным забралом, однако подняв его, можно увидеть под медной броней медное же лицо; черты этих воинов изваяны из того же металла, что и их доспехи. Такие памятники вселяют в душу спокойствие. Если потомки сочтут Бонапарта достойным гробницы, они будут окидывать ее безмятежным взором, между тем при его жизни ни одно живое существо не могло наслаждаться ни покоем, ни независимостью.

Из Инсбрука мне предстояло добраться до Зальцбурга, а оттуда направиться к австрийской границе. Я полагала, что, стоит мне очутиться на земле этой монархии, прежде столь надежной и гостеприимной, и всем моим тревогам придет конец. Зато пересечение границы между Баварией и Австрией пугало меня безмерно: я опасалась встретить там курьера, посланного арестовать меня. Однако, несмотря на этот страх, ехала я небыстро, ибо здоровье мое, расстроенное многочисленными невзгодами, не позволяло мне продолжать путь по ночам. В этом путешествии мне не раз приходилось убеждаться, что самый сильный страх не способен одержать верх над физическим изнеможением, заставляющим бояться дорожных тягот больше смерти. Тем не менее я надеялась добраться до границы без происшествий и, зная, что цель близка, почти перестала тревожиться, однако не успели мы войти в зальцбургскую гостиницу, как хозяин сообщил моему спутнику, 585что до нас здесь побывал французский курьер, который расспрашивал о карете из Инсбрука с женщиной и девушкой и пообещал вернуться. Хотя разговор шел по-немецки, я не упустила ни одного слова и побледнела от ужаса. Спутник мой взволновался не меньше меня; он засыпал хозяина гостиницы вопросами, и тот подтвердил, что курьер был француз, что прибыл он из Мюнхена, добрался до самой австрийской границы, но, убедившись, что сильно опередил меня, двинулся мне навстречу. Дело представлялось совершенно ясным; именно эту опасность воображение рисовало мне и до отъезда, и во время пути. Бежать мне было некуда, ибо курьер этот, который, по словам хозяина гостиницы, ожидал на почтовой станции, безусловно имел приказ задержать меня. Я тотчас решила оставить карету, дочь и спутника в гостинице, пойти пешком по улицам города, куда глаза глядят, и попросить приюта в первом же доме, к хозяину или хозяйке которого почувствую расположение. Я рассчитывала провести под их кровом несколько дней, а спутник мой и моя дочь тем временем объяснили бы французскому курьеру, что я еще неделю назад отправилась в Австрию, переодетая крестьянкой, и ожидаю их там. Конечно, способ этот был не слишком надежен, однако ничего лучшего я придумать не могла и, дрожа от страха, готовилась покинуть гостиницу, как вдруг в комнату вошел тот самый курьер, которого я так боялась и который оказался на поверку не кем иным, как моим женевским другом и родственником, выехавшим из Коппе вместе со мной. 586Он выдал себя за французского курьера, чтобы, извлекая пользу из ужаса, которое вызывает это звание повсюду, но особенно среди союзников Франции, как можно быстрее получать лошадей на почтовых станциях. Ехал он через Мюнхен и прежде всего побывал на баварско-австрийской границе, желая убедиться, что там нет засады, а теперь возвратился назад, дабы успокоить меня и пересечь вместе со мной эту границу, где, как мне казалось, ждало меня самое ужасное, но вместе с тем и последнее из испытаний. Итак, от мучительного страха я перешла к сладостному ощущению безопасности и признательности.