Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Наконец из России прибыл мой паспорт; он доставил мне столько радости, что я до конца жизни буду признательна тем, кто мне его выдал. 629В то же самое время венским друзьям удалось защитить меня от недоброжелателей, которые полагали, мучая меня, угодить французскому правительству, и я льстила себя надеждой, что на сей раз бедам моим пришел конец; меж тем мне следовало бы взять в соображение, что циркуляра, предписывающего всем управляющим округами вести за мною наблюдение, никто не отменял: ведь обещание прекратить эти смехотворные гонения исходило напрямую из кабинета министров. Я сочла, что могу исполнить свое первоначальное намерение и остановиться в Ланьцуте — в замке княгини Любомирской, который славится в Польше безупречным вкусом и великолепным богатством. Я радовалась мысли о встрече с князем Генрихом Любомирским; беседы с ним и его супругой подарили мне в Женеве немало сладостных минут. 630Я располагала пробыть в Ланьцуте два дня, а затем снова пуститься в дорогу, ибо отовсюду поступали известия о начале войны между Францией и Россией. 631Не постигаю, чем намерение мое угрожало покою Австрии: странно было опасаться моих связей с поляками в ту пору, когда поляки выступали под знаменами Бонапарта. Повторяю, поляков нельзя судить по тем законам, по каким судим мы другие нации; надеяться получить свободу только по милости деспота и быть готовыми заплатить за независимость собственной нации порабощением всей остальной Европы — жребий ужасный; 632но, как бы там ни было, по отношению к Польше само австрийское министерство вело себя куда более подозрительно, чем я, ведь оно посылало войска для ее поддержки, я же посвятила все свои слабые силы защите европейской свободы, которую отстаивала Россия. Впрочем, австрийский кабинет, как и все правительства, выступающие на стороне Бонапарта, забыл, что такое убеждения, совесть, привязанности; непоследовательность поведения австрийских министров и ловкость наполеоновских дипломатов, опутавших венских коллег множеством обязательств, привели к тому, что австрийцы признают только право сильного и готовы на все, лишь бы этому сильному угодить.

В начале июля я прибыла в главный город того округа, где располагается Ланьцут; от имения княгини Любомирской его отделяют три лье; экипаж остановился подле почтовой станции, и сын мой, по обыкновению, пошел визировать мой паспорт. Прошло четверть часа, и, удивленная тем, что сын до сих пор не вернулся, я попросила одного из моих спутников пойти на станцию и выяснить, в чем дело. Вскоре оба они возвратились в обществе человека, которого я не забуду до самой смерти: ласковая улыбка на лице жестоком и тупом сообщала ему вид на редкость отвратительный. 633Сын мой в отчаянии сообщил мне, что управляющий округом не позволяет мне остаться в Ланьцуте больше чем на восемь часов, а чтобы убедиться в том, что я не ослушаюсь приказа, собирается дать мне в провожатые одного из своих подчиненных, который должен оставаться в замке до тех пор, пока я оттуда не уеду. Сын мой пытался доказать управляющему, что я совершенно разбита после дороги и нуждаюсь в отдыхе более длительном, а вид полицейского комиссара может окончательно расстроить мое и без того слабое здоровье. Управляющий отвечал ему с той грубостью, на какую способны лишь мелкие чиновники из немцев; только у них можно встретить эту смесь наглости в обращении со слабыми и угодливую почтительность в сношениях с сильными. Душевные движения этих людей подобны эволюциям армии на параде: они совершают повороты направо или налево по первому приказанию.

Комиссар, которому было поручено надзирать за моей благонадежностью, отвешивал поклоны до земли, однако ни на какие уступки идти не желал. Он двинулся следом за мной, не отставая ни на шаг, так что лошади, запряженные в его двуколку, едва не утыкались в задние колеса моей берлины. 634Мысль о том, что в этом обществе я приеду в имение старого друга, в благословенное место, где я надеялась отдохнуть душой и телом в течение нескольких дней, причиняла мне боль воистину невыносимую; вдобавок, не скрою, присутствие за моей спиной этого наглого шпиона меня просто-напросто раздражало: конечно, при желании я смогла бы его обмануть, но терпеть смесь педантства и жестокости, заметную в каждом его движении, было решительно невозможно. 635Посередине пути у меня случился нервный припадок; спутникам моим пришлось остановить лошадей, вынести меня из кареты и уложить на обочине дороги. Злосчастный комиссар вообразил, что это подходящий случай выказать мне сочувствие и, даже не подумав выйти из экипажа, отправил за стаканом воды слугу. Не могу передать, как негодовала я на саму себя, на слабость моих нервов; жалость этого шпиона стала последней каплей: хотя бы этого оскорбления я надеялась избежать. Он тронулся с места одновременно с нами и следом за нами въехал во двор Ланьцутского замка. Князь Генрих, ничего не подозревая, вышел мне навстречу с самым веселым и любезным видом; бледность моя испугала его; я не мешкая рассказала ему о странном госте, которого привезла с собой, и с этой минуты до конца моего пребывания в его доме князь ни разу не изменил своему хладнокровию, твердости и дружескому расположению ко мне. Однако мыслимое ли это дело, чтобы полицейский комиссар без приглашения усаживался за стол рядом с таким родовитым вельможей, как князь Генрих, да впрочем, и с любым другим человеком, не звавшим к себе подобных гостей? Явись полицейский в мой дом, я бы, пожалуй, сказала ему: «Можете отвести меня в тюрьму, но есть со мной за одним столом я вам не позволю». После ужина шпион подошел к моему сыну и сказал медоточивым голосом, который я особенно ненавижу в тех случаях, когда он служит для речей оскорбительных: «Согласно приказу, мне следовало бы провести ночь в спальне госпожи вашей матушки, дабы удостовериться, что она не вступает ни с кем в сговор, однако из сочувствия к ней я этого делать не стану». — «Можете также добавить: из сочувствия к самому себе, — сказал мой сын, — ибо если вы попытаетесь войти в матушкину спальню, я вас выброшу в окно». — «Что вы, что вы, господин барон!» — отвечал комиссар, склоняясь ниже обычного, ибо угроза звучала внушительно, а люди этого сорта уважают могущество, пусть даже мнимое. Он отправился спать, а наутро за завтраком секретарь князя так щедро угостил его, что я могла бы, полагаю, задержаться в замке еще на несколько часов; мне, однако, совестно было заставлять князя наблюдать в своем замке подобные сцены. Я не успела ни прогуляться по прекрасным садам, которые напоминают о южном климате и дарят хозяев и гостей южными фруктами, не успела осмотреть дом, где нашли приют гонимые французские эмигранты и куда, в благодарность за все добрые дела, какими прославилась княгиня, художники присылали плоды своего таланта. Контраст между этими сладостными, яркими впечатлениями и болью и гневом, какие я испытывала, был невыносим; по сей день я не могу вспомнить Ланьцут, которым у меня столько оснований восхищаться, без содрогания.