Александр Рогозин - Трассирующие строки

1 сентября вечером Яшин выступал прямо в кубрике канонерской лодки «Щорс». Несмотря на открытые иллюминаторы, в помещении было жарко. У Яшина выступил пот на лбу, потом его начало вдруг знобить, потом опять бросило в жар. Недолеченный туберкулез давал о себе знать. Но краснофлотцы приняли стихи хорошо, слушали с неподдельным интересом. Особенно понравилось бойцам стихотворение «Шинель». Это стихотворение было написано в холодном ноябре сорок первого года в окопах Ораниенбаумского плацдарма, отрезанного фактически и от Большой земли, и даже от блокадного Ленинграда. Моряки на канонерках в большинстве своем по-настоящему не нюхали пороха. А поэт ходил в бой, встречался с немцем лицом к лицу, мок и мерз в окопах. Здесь, на Волге, пока что — курорт.

Как раз потому, что здесь был «курорт», политическая работа на канонерских лодках имела особое значение. Боевой работы пока было совсем мало, лодки стояли замаскированными у берега и ничем не обнаруживали себя. Какие-то активные действия, учебные стрельбы, скажем, тоже были почти невозможны: боеприпасов в обрез, матросы от безделья расслаблялись. Кое-кто стал огрызаться на приказы командиров. Таких после одного-двух предупреждений убирали с кораблей. Вплоть до штрафбата.

Главной фигурой становился кок — обеда ждали как обещанной награды. И принюхивались, постоянно старались промелькнуть мимо камбуза. А поскольку главным в рационе была рыба, корабельные знатоки по запаху определяли, что сегодня: сазан, щука или сом.

Комиссарам очень трудно было поддерживать дисциплину на кораблях и береговых подразделениях флотилии. Бездействие расслабляет. А в час икс экипаж должен быть собран и готов ко всему.

Появление всякого нового человека было праздником. А появлялись в основном политотдельцы. Проверка готовности к боевой работе, политический настрой, моральный дух. Краснофлотец должен чувствовать, что он, Петров или Сидоров, не забыт, нужен флоту, армии, Сталинграду. Чувствовать, что он не пешка, а необходимое звено в системе флотилии, что на него надеются, что на нем персональная ответственность. Политработники вели беседы о положении на фронтах, о бдительности, рассказывали о проявлениях мужества и героизма в частях флотилии. Сегодня краснофлотец Строкань стал героем, завтра геройство потребуется от тебя.

Яшин начал понимать, что при всем формализме политбесед и занятий, они необходимы. Шилин, к примеру, говорит бодро, улыбаясь, даже немного любуясь собой. Но во всех подразделениях рассказывает одно и то же. Будто одна патефонная пластинка у него в голове. Пластинка менялась только после того, как политотдел флотилии давал новые установки. Однако краснофлотцы всегда слушали Шилина с интересом. Матросы чувствовали, что он свой.

К Яшину было другое отношение. Поэт все-таки — небожитель. И вот этот небожитель в форме старшего политрука появляется в кубрике корабля. Его можно потрогать. Можно и поспорить с ним. Впрочем, на выступлениях матросы спорили редко. Выступление поэта — чаще всего — небольшой концерт одного артиста, мастера художественного слова Когда выступление удавалось, матросы чувствовали себя приобщенными к чему-то высокому. Хотели, чтоб поэт как-то запомнил их. На бронекатере № 43, сбившем «Хейнкель-111», Яшину подарили наборный мундштук. Тщательно отполирован, все изгибы соразмерны. Удобно держать за губой. Сделал мундштук из пуговиц и эбонита кок-радист Ефимов.

Споры начинались обычно после ужина, за вечерним офицерским чаем.

Капитан второго ранга (в просторечье «кап-2») Земляниченко напрочь отрицал Маяковского.

— Маяковский, которого все возносят, портил русский язык.

— Не портил, товарищ капитан второго ранга, а развивал.

— Ну вот скажите мне, разве это правильно: «Любовь на скрипку ложите»?

— Поэт имеет право на более свободное обращение со словом, это расширяет смысловую область, усиливает эмоции, подчеркивает особенности ситуации, которую хочет передать поэт.

— Ну да, а мы школьников учим — не «ложите», а «кладите». Чем по́ртфель от портфе́ля отличается? В портфе́ль кладут, а в по́ртфель — ложат.

— Разве когда мы волнуемся, всё правильно говорим? А поэт гиперболизирует эту особенность человека, доводит её до крайности, и мы глубже воспринимаем состояние автора.

— Или вот: «Так жевал вымирающий ихтиозавр случайно попавшую в челюсть фиалку». А ихтиозавр — это пращур рыб, обитал исключительно в воде и уж никак не мог жевать фиалок.

— Ну здесь Владимир Владимирович мог и ошибиться. Может человек ошибиться или нет?

— Может. Только мы тоже имеем право на непонимание.

— А вы Есенина любите? — вступил в разговор капитан-лейтенант Кузьмин. — Наизусть можете?

Яшин утвердительно кивнул.

Все приготовились слушать. Земляниченко повернулся к Яшину и подпер подбородок ладонью, давая понята, что спор закончен, да и не спор это, а обмен мнениями.

Есенина Яшин знал. Любил. За это в педагогическом техникуме в 1923 году его не приняли в комсомол. На собрании спросили прямо: «Есенина любишь?» Яшин не стал врать: «Люблю».

Здесь, на фронте, на такие провинности смотрели сквозь пальцы. Остаток вечера Яшин читал офицерам Есенина.

Утром 5 сентября политработники пешим ходом отправились на «Киров» — тоже канонерка. «Киров» стоял в Покровском затоне. По Волге это 70 километров от Сталинграда. Тихий, рыбный затон. Командир дивизиона канонерок «каплей» Павлов решил развлечь политотдельцев: прямо с борта канонерки бросил в воду гранату. От взрыва по корпусу корабля прошла дрожь. Вода взбурлила с мутью, а через минуту покрылась пузырьками. Всплыло много мелочи. Подобрали всю.

Павлов не только командовал канонерками, но и был своего рода комендантом Покровки. В селе колхоз и рыбозавод. В семь часов вечера устроили собрание колхозников.

Одна женщина сказала: «Вчера на плантациях был сапер из Сталинграда офицер. Так он говорит, что бои идут уже на улицах, город почта сдан, а вы убегайте, если жить охота». Люди притихли, явно об этом говорили весь день, а теперь ждали, что скажут флотские офицеры.

Старший политрук Петров стал читать заученную лекцию о текущем моменте по статье в журнале «Большевик» за июль месяц. Кажется, он сам не верил тому, что говорил. А что в самом деле могли сказать политработники, неделю назад отправившиеся по кораблям и не имевшие новых сведений? Сводки информбюро по радио?

После страшной бомбежки города, когда даже штабы армейских и флотских соединений под огнем переправлялись на левый берег, в сводке Совинформбюро о Сталинграде не было сказано ни слова. Москва хранила молчание и на следующий день, когда немцы вновь утюжили израненный город, а немецкие танки стояли на берегу Волги. «В течение ночи 24 августа наши войска вели бои с противником в районах юго-восточнее Клетской северо-восточнее Котельниково…». Слово «Сталинград» прозвучало в сводках только 25 августа. И то косвенно: «Наши войска вели бои с противником в районах Клетская, северо-западнее Сталинграда, северо-восточнее Котельниково». Эта фраза повторялась по радио изо дня в день. О самом городе — ни слова. И что сейчас там происходит — никто не знал.