Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

В июле в Англию приехал и Эд Барнум. Он «закатил истерику», когда Уоллес впервые уехал на гастроли с Рудольфом, угрожал застрелиться, если Уоллес немедленно не вернется в Атланту. «Приехав, я увидел, что все мои вещи вышвырнуты на улицу. Буквально!»

Эд, который всегда носил пистолет в кобуре – «у него было много врагов», – пришел в такую же ярость, когда Уоллес и Майрон Вудворд переехали в Лос-Анджелес, хотя двух молодых людей объединяли только дружеские отношения. Вскоре после того кто-то испортил тормоза в машине Майрона, и они едва не перевернулись. Они поняли, что Эд хотел подстроить автокатастрофу. Но какие бы дурные предчувствия ни испытывал Рудольф перед встречей с неуравновешенным «бывшим» Уоллеса, тем не менее он предложил повести его куда-нибудь ужинать. Он поступил очень разумно. В благодарственной записке Эд написал: «Теперь я убежден, что Кругляшу [прозвище Уоллеса] лучше с тобой, чем с кем бы то ни было – это меня радует» [128] Несколько лет спустя Барнума арестовали по обвинению в убийстве. Обнаружив, что в одну из принадлежащих ему квартир самовольно вселился какой-то парень, он заявил, что застрелил его из самозащиты, и его освободили, не предъявив обвинения. Он скоропостижно умер после пожара в одном из его домов (следствие настаивало на поджоге). Это был викторианский особняк на холме, «немного напоминающий дом из фильма «Психо», – вспоминает Уоллес. – Эд был в спальне на втором этаже с каким-то мальчиком. Выпроводив своего любовника, он вернулся и сгорел в огне. Настоящая южная готика». .

В конце июля в Лондон на шестинедельные гастроли приехал Кировский балет. Труппа должна была выступать на сцене «Ройял-Фестивал-холла». За шесть лет, с тех пор как Юрий Григорович в 1964 г. перешел в Большой театр, репертуар труппы значительно ухудшился. Единственным полноразмерным балетом, который привезли на гастроли, оставалась «Жизель». В Лондон приехали звезды Кировского театра – Алла Осипенко, Юрий Соловьев, Наталья Макарова, – но никто не вызывал такого ажиотажа, как новый 22-летний протеже Пушкина Михаил Барышников. Хотя в программе и даже на афише его имени не было, слухи распространялись быстро, и в ответ на требование публики в программу добавили сольную партию – миниатюру «Вестрис» Леонида Якобсона, которую хореограф создал специально для Барышникова (Барышников получил золотую медаль, когда исполнил миниатюру на Московском конкурсе 1969 г.; легендарная Майя Плисецкая, входившая в жюри, поставила ему 13 из максимальных 12 баллов). Рудольф, который вместе с Марго ходил на несколько спектаклей с участием Барышникова, решил познакомиться с ним лично. Поскольку Чинко Рафик был ровесником и одноклассником Миши по Вагановскому училищу и общим другом, Рудольф попросил его их познакомить.

От предложения провести день с Рудольфом Нуреевым – какими бы ни были последствия – Барышников отказаться не мог. Последние несколько лет Пушкин много рассказывал ему о своем бывшем ученике – «в основном о его творчестве, никогда о нем как о человеке». Он позволял себе делиться мыслями только с Мишей (если приходили другие студенты, кроме него, Пушкин поспешно убирал со стола фотографию Рудольфа в «Баядерке»). После того как ему удалось сбежать от «четырех болванов, которые следили за ним», Миша рано утром встретился с Чинко у здания «Странд-Пэлас-отеля». Чинко повез его в Шин. По воспоминаниям Чинко, Рудольф, принимая Барышникова, старался изображать «важную персону». А Миша вел себя «как маленький мальчик – он был потрясен, но решил этого не показывать». Когда его водили «по… большому, красивому английскому дому», его поразила пустота: почти нет мебели, никаких картин на стенах, книги сложены стопками на полу. «Странная пустота… почти как если бы там никто не жил, и в то же время это был он». Впрочем, атмосфера была теплой, и он совсем успокоился, когда они по-русски говорили об училище, театре, общих знакомых, «шутили о том о сем».

Они сели обедать с Уоллесом и Чинко. Миша не пил, потому что вечером ему предстояло выступать, а Рудольф «расчувствовался и выпил бутылку вина».

Позже они вдвоем вышли на улицу и легли на траву; они принялись обсуждать достоинства и недостатки различных балетных техник. Миша, который взял несколько уроков в «Королевском балете», спрашивал у Рудольфа, почему в Англии так долго делают экзерсис у станка. «Потому что в России экзерсис слишком короткий. Нужно по-настоящему разогреться перед классом [в Кировском театре], потому что у палки занимаются полчаса».

Затем Рудольф повел гостя наверх и показал огромную встроенную гардеробную. Рудольф уже дарил Мише несколько своих костюмов, когда того приняли в труппу Кировского театра. Теперь ему не терпелось похвастать всей своей коллекцией и научить молодого танцовщика, как лучше составлять костюмы.

«Он показывал все… несколько костюмов примерил на меня… потому что Эрик учил его составлять костюмы. Понимаете, чтобы можно было поднять руку и ничего не задиралось… на самом деле важен и покрой, и корсаж, и прочее – костюм должен сидеть плотно и подчеркивать фигуру, и в то же время в нем можно свободно поднять руку».

Они стояли и разговаривали в главной спальне, когда за Мишей поднялся Чинко: он должен был отвезти его в город. «Рудольф, решив поозорничать, достал все свои гомоэротические журналы и разбросал по огромной двуспальной кровати. Он то и дело посматривал на них, желая знать, задели ли они что-нибудь в маленьком Михаиле Барышникове». Сам Миша об этом эпизоде не помнит; помнит лишь, как он был тронут, когда Рудольф при прощании подарил ему альбом рисунков Микеланджело и шарф – на память. Позже он пришлет Рудольфу из России книгу с запиской: он часто вспоминает их встречу. Пройдет еще четыре года, прежде чем Барышников останется на Западе, но 4 сентября, в предпоследний день лондонских гастролей, было объявлено, что Наталья Макарова «выбрала свободу». Рудольф сразу же пришел в ужас. «Мать твою…» – воскликнул он при Найджеле Гослинге, который позвонил ему и сообщил новость. Рудольф, как и Ксения, считал: теперь «все подумают, будто он имеет какое-то отношение к ее бегству», и ему еще труднее будет увидеться с близкими.

В конце лета Уоллес вернулся в школу киноискусства в Лос-Анджелес; он едва избежал призыва на военную службу и отправки во Вьетнам. «По новой классификации призыва мне достался номер 210, а в том году лотерея выпала номеру 195». Разлука после трех месяцев, проведенных вместе, была тяжелее для Уоллеса, который до того еще ни разу не был влюблен. Сильное чувство поглотило его. Сам Рудольф скучал по своей верной «собачке, которая прыгает… на колени», но он испытывал по отношению к Уоллесу нежность и физическое влечение, а не то мучительное, острое чувство, какое было у него к Эрику.