Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

«Почему ты не улыбаешься танцорам, когда мы встречаемся с ними в коридоре?» – как-то спросила Мод у Рудольфа. «Потому что они не улыбаются мне», – ответил он. «Все потому, что они нервничают; если ты им улыбнешься, они будут есть у тебя с руки». Но общение зашло в тупик. «Вы упрекаете меня, что я с вами не разговариваю, а я могу вам ответить: вы сами не приходите поговорить со мной», – сказал он труппе на собрании по поводу «Лебединого озера». И все же Рудольф не облегчал своим подопечным задачу. Как выразилась Сильви Гийем, «он хотел идти людям навстречу, но в то же время не мог себе этого позволить, потому что он был застенчив. Однако внешне он застенчивым не казался». А когда он не был молчаливым, Рудольф взрывался, поражая Мюррея Луиса силой своей ярости. «Я был в Париже и присутствовал на репетициях; я видел, как он буквально мучил молодых людей». На то, чтобы они «шли и исправлялись», Рудольф полагался на двух своих заместителей: дипломатичную Клер Мотт и Женю Полякова, который также прекрасно умел умиротворять тех танцоров, которых обидел Рудольф. «С Женей никто не чувствовал себя оскорбленным. Всем было хорошо».

Кроме того, Полякову удавалось высветить лучшее в Рудольфе. Он считал его «ягненком – очень нежным, очень добрым». Поляков, который тоже вскоре узнал, что у него положительная реакция на вирус СПИД, разделял и чувство вины Рудольфа из-за разложения на безнравственном Западе – по словам одного друга, «такую горечь Женя испытывал из-за секса без любви». Но по-настоящему их объединял только балет. Жан-Люк Шоплен наблюдал, как на набережной Вольтера они оживленно «разговаривали руками», разглядывая старомодные лазерные диски с записями русских балетов. «Рудольф так радовался, что с ним в Париже кто-то с родины, человек, которому можно доверять в смысле вкуса». Кроме того, именно «мягкого» Рудольфа наблюдала Мари-Сюзанн Суби; ее безмятежность, похожая на безмятежность Мод, оживлялась теми же невозмутимостью и чувством юмора. Дома она неожиданно для себя повторяла афоризмы и замечания Рудольфа, хотя он опускал определенные артикли, по-русски; она научилась от него и его любимым ругательствам. «Однажды моя дочь сделала мне выговор; она сказала: «Мама, ты говоришь, как Бог [так они его прозвали между собой]».

Мари-Сюзанн утверждает, что пять лет, которые она проработала с Рудольфом, были счастливейшими в ее жизни, но для Дус этот период Парижской оперы был «ужасным. Абсолютно ужасным». Натравливая одну на другую, Рудольф наслаждался своей ролью манипулятора. Он говорил Дус: «Ты должна помочь моей секретарше», а Мари-Сюзанн уверял: «Не думай, что ты обязана делать то, что просит Дус». Когда Рудольф звонил Дус и сообщал, когда прилетает, Дус неслась в аэропорт, но видела там «Мари-Сюзанн, которая пряталась в телефонной будке». Однажды он пришел на работу со словами: «Мы развелись. Дус меня возила и так грызла, что я оставил машину и ушел». Подпитывая свою тревожность, Дус устраивала драмы из пустяков. «Если Рудольф хотел на ужин оссобуко, а в мясной лавке не было голяшки, Дус превращала все в трагедию, – вспоминает Глория Вентури. – Трагедию из-за куска мяса!» Зато Мари-Сюзанн была одарена тем, что один очевидец называл «редкой легкостью». Жизнь Рудольфа отягощали многие тяжелые люди, а Мари-Сюзанн была легкой. С ней было весело».

Пытаясь «свергнуть Дус», Рудольф просил Мари-Сюзанн устраивать его званые ужины, но она отказывалась, говоря, что это не ее роль. «У меня были муж, дочь… Моя жизнь проходила с ними, а не с Рудольфом». Поэтому, «без всякого уважения, благодарности и похвал» Дус продолжала вести дом на набережной Вольтера. Она переманила повара-камердинера, Мануэля Ортегу, из чилийского посольства, и предложила свои услуги в качестве une bonne à tout faire («прислуги за все»). Она приглашала таких гостей, как Борис Кохно или директор Патрис Шеро, чьим обществом Рудольф всегда наслаждался; часто она помогала Мануэлю готовить. Когда Горлински попросил ее записывать все расходы, чтобы позже он мог их возместить, Дус включала туда все, от коробки носовых платков до лимона, но, когда она представляла Рудольфу счет на подпись, неизменно начинался скандал. «Откуда мне знать, сколько стоит кило моркови?» – осведомился он как-то. «Пойдем со мной на рынок, и ты все выяснишь», – со смехом ответила она, но в ответ услышала: «Ты меня оскорбляешь!» И все же верность Дус была непоколебимой. Каждое утро она приезжала на набережную Вольтера, чтобы разбудить Рудольфа в девять и отвезти его на репетицию; она добывала у представителя авиакомпании «Кореан эйрлайнз» лосины, которые он забыл во время полета в Сеул… По словам Лесли Карон, Дус была его самым лучшим другом. «Она подпитывала энергией и поддерживала или просто была рядом». Но Рудольфу не нравилась именно такая вездесущность Дус. «Ты меня душишь! – восклицал он. – Единственное место, где я тебя не вижу, – это моя ванная». Как говорит Гилен Тесмар, Рудольф ожидал, что его женщины будут держать определенную дистанцию, а Дус на такое не была способна. «Она слишком старалась и потеряла его уважение. Она бегала по его поручениям, как собачонка; делала что-то еще до того, как он просил, поэтому он вытирал о нее ноги. Дус не отличалась большим умом, но у нее было большое сердце, и она существовала для того, чтобы заботиться о других. Ей нужно было посвятить себя кому-то; она не могла жить для себя. В ней пропала великая мать».

Весной 1985 г. Дус начала подозревать, что ей чего-то не говорят, что «Суби что-то скрывает». Потом ей позвонила приятельница и сказала, что Рудольфа видели в клинике, где исследуют СПИД. «Я сказала: «Нет, это невозможно – я бы непременно узнала об этом». Но она начала замечать, как Рудольф все больше устает, а однажды утром пришел конверт с возвратом анкеты на социальное страхование, которую она заполнила за него. «В письме говорилось: «К сожалению, мы не можем обработать анкету, так как она выписана не на имя г-на Нуреева». Рудольф в клинике проходил под вымышленным именем, но он все же хотел получить возмещение за расходы на лечение!» Получив письменное доказательство, Дус отправилась в больницу Сальпетриер и попросилась на прием к Вилли Розенбауму, но персонал больницы, приняв ее за журналистку, ей отказал. Чем больше Дус тревожилась за здоровье Рудольфа, тем больше он от нее отстранялся, отражая все ее попытки заручиться его доверием участившимися вспышками гнева. Друзья, любившие их обоих, просили его быть добрее, а Глория Вентури призывала Дус: «Хоть один раз в жизни ответь ему по-настоящему резко». Но она слишком боялась. Она боялась, что он велит ей убираться». Марго тоже была озабочена. Как-то в Париже Дус везла ее в аэропорт в 6.30 утра; Марго написала об этом Мод. «[Дус] тогда еще не читала интервью с Рудольфом, в котором он сказал, как он счастлив, что у него есть друг, который обо всем заботится… Интервью ее немного подбодрило, но, по-моему, она опечалена».