Уильям Грейвс - Американская интервенция в Сибири. 1918–1920 [Воспоминания командующего экспедиционным корпусом] [litres]

Читатель, естественно, спросит, как могло случиться, что представители двух департаментов правительства Соединенных Штатов придерживались настолько разной политики по столь важному вопросу, как использование американских войск в другой стране? Мне жаль, но я не в состоянии пролить свет на этот естественный вопрос. Могу только строить догадки. Моя догадка состоит в том, что, поскольку практически все аккредитованные представители иностранных правительств и все бывшие царские функционеры боялись распространения коммунизма, постоянно предпринимались решительные усилия воспользоваться интервенцией в надежде остановить распространение коммунизма на Дальнем Востоке. Эти усилия имели успех в отношении представителей Государственного департамента, которых удалось убедить в необходимости отказаться от политики «не вмешиваться, не признавать и не содействовать никаким группировкам на территории России или Сибири», в пользу поддержки русских сил, борющихся против Советов. Возможно, первоначальной целью организации военной интервенции действительно было создание Восточного фронта, но желание остановить распространение идей социализма было не менее существенным, однако ни одна из союзных или связанных с ними держав не считала разумным даже упоминать о ставшем теперь уже очевидном страхе перед распространением большевизма на Дальнем Востоке.

У меня нет информации о том, изменял ли Государственный департамент свои инструкции, как утверждал генеральный консул Харрис, но мои предписания, имевшие такой же вес, как и данные ему, никогда не менялись.

Средства получения информации, как извне, так и изнутри Сибири, были весьма ограниченны и неудовлетворительны, а после того, как чехи взяли под контроль Транссибирскую железную дорогу и Владивосток, стало почти невозможно получать информацию, кроме той, которая была призвана одобрять идею военной интервенции. Единственным исключением были сведения, полученные от дипломатических и консульских работников. Если эти работники не обладали широтой взглядов, как было в подавляющем большинстве случаев, для них не составляло труда принять поступавшую к ним информацию, имевшую целью показать необходимость интервенции, и отбросить ту, которая отражала противоположную точку зрения. Они могли делать это из наилучших побуждений и с искренней убежденностью в том, что действуют в интересах своих правительств. В результате представители Государственного департамента и военного министерства в одном и том же месте и в одно и то же время проводили совершенно разную политику. По поводу верности этого утверждения не может быть двух мнений, а результатом стала резкая критика представителей Соединенных Штатов. Все русские и представители союзников, поддерживавшие интервенцию, ожесточенно критиковали мои действия, а те, кто верил в правильность политики «невмешательства во внутренние дела России», с такой же страстью критиковали действия представителей Государственного департамента. Однако за эту обоюдную критику можно оправдаться, если обратить внимание на то, что политика Соединенных Штатов оказалась наилучшим образом рассчитанной на то, чтобы противостоять этой критике.

По моему мнению, к несчастью для Соединенных Штатов, людьми, которые занимались Россией в то время, когда там происходили такие страшные потрясения, оказались те, кто и до этого служил на Дальнем Востоке, Ближнем Востоке, а главное, в России. У этих людей установились контакты и дружеские связи в тех кругах, с которыми они себя ассоциировали, и в случае с русскими это почти всегда были сторонники самодержавия. Как я полагаю, возможно, эти американцы принадлежали к тому классу, где не принято относиться с сочувствием к нуждам и чаяниям так называемых низших классов, как в Соединенных Штатах, так и в России.

Нет никаких сомнений, что генеральный консул Соединенных Штатов мистер Харрис был ярым сторонником Колчака и тех принципов правления в России, которые исповедовал колчаковский режим. Люди, которых назначал адмирал Колчак, практически всегда были бывшими царскими чиновниками и монархистами. Мистер Макговэн, американский консул в Иркутске, а позже во Владивостоке, очень сочувствовал монархистам и делал все в их интересах. Именно он был тем консулом, который известил американского посла в Вологде о поезде с офи церами германского штаба, которые, спрятав знаки различия под русскими шинелями, едут, чтобы создать из немецких и австрийских военнопленных боевые отряды и захватить Транссибирскую железную дорогу. Теперь мы знаем, что мистера Макговэна убедили в этом те люди, которым очень хотелось склонить президента Вильсона послать американские войска в Сибирь.

Мистер Девитт С. Пул, который позже занимался отношениями с Россией в Государственном департаменте, своими усилиями по поддержке Колчака продемонстрировал, что не является сторонником заявленной Соединенными Штатами политики невмешательства во внутренние дела России.

Логичный вывод, к которому мог прийти каждый, кто был тогда в Сибири и знал подоплеку происходящего, состоит в том, что главная цель интервенции не была озвучена публично. Действия представителей союзников, а также генерального консула Соединенных Штатов дают основания считать, что, посылая в Россию войска, все союзники и поддерживающие их страны предполагали воспрепятствовать распространению коммунизма. Доказательством этого утверждения была и есть всеобщая (по крайней мере, в Соединенных Штатах) уверенность в этом. После подписания перемирия уже не делалось попыток скрыть тот факт, что войска союзников пытались уничтожить большевизм. По сути дела, это единственная логичная причина, которая может объяснить, зачем иностранные войска оставались в Сибири.

Наши войска и меня лично часто упрекали в том, что мы, следуя приказу, проводили политику невмешательства и не вступили по указке союзников в борьбу против того, что они именовали большевизмом. Американские солдаты не имели отношения к ужасам гражданской войны в Сибири, но своим присутствием и охраной железной дороги, использовавшейся исключительно в интересах Колчака, они невольно потворствовали зверствам, которые в состоянии шокировать любого человека, обладающего нормальными чувствами.

После моего возвращения с Дальнего Востока начальник штаба рассказал мне, что я не ощутил и половины того давления, которое оказывали британцы на Вашингтон, с целью снять меня с должности. У меня есть и другая информация, в равной степени заслуживающая доверия, что они не остановились, пока не дошли до президента.

Другие иностранные представители понимали, с какой легкостью они могут дискредитировать армейских офицеров в Соединенных Штатах. Я не знаю и никогда не узнаю, какие сообщения относительно меня и американских войск отправлял в Лондон генерал Нокс. Тем не менее мне известно, что у него в канцелярии служил молодой капитан, которого называли барристером «Внутреннего темпла», и некоторые вещи, которые он писал об американцах, представляли собой абсолютную ложь. Об этих сообщениях мне невольно проболтался британский офицер, временно занимавший кабинет генерала Нокса в его отсутствие. Генералу Ноксу требовалось отправить в Лондон что-то из ряда вон выходящее, что оправдало бы попытку британского правительства через своего посла добиться отставки армейского офицера с поста командующего американскими войсками. Президент, естественно, решил, что в Сибири произошло нечто ужасное, и выразил свою крайнюю озабоченность. Именно на такой эффект и надеялся генерал Нокс. Он или его представители не один раз сближались с американцами с целью выяснить, как на меня можно повлиять и кто за мной стоит. Об этих попытках мне немедленно докладывали.