Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

— Как вам нравится наша перестройка?

— Что вы думаете о политике Горбачева?

— Ваше отношение к папе Римскому?

— Каковы ваши взгляды на религию?

Грин терпеливо и монотонно отвечал, а мороженое тем временем таяло. Излагая свое отношение к религии, он произнес, не меняя интонации:

— I want а рее. (Я хочу в туалет.)

Произнеся это, он замолк. Я взглянула на интервьюирующих и поперхнулась: надо было видеть их вдумчивые сосредоточенные лица. Они не шелохнулись и ждали продолжения. Грэм снова повторил:

— I want а рее.

И тут они встрепенулись и проводили его, куда надо. Таким образом ему удалось отделаться от своих мучителей.

Пять месяцев спустя, в снежный февраль, Грин снова приехал в Москву уже без Ивонны (на этот раз для участия в работе Международного форума «За безъядерный мир, за выживание человечества») и не замедлил посетить нас.

Как и прежде, мы ждали его к ужину, и я стояла на обочине, всматриваясь в пробегающие машины… Грэм вышел из «Чайки» и сразу шагнул в сугроб — небольшой отрезок территории, отделявшей наш дом от проезжей дороги, никогда не расчищался. Мы шли гуськом по узкой дорожке, протоптанной в снегу. Я впереди, а Грин осторожно двигался за мной, стараясь ступать след в след. Его длинные ноги в легких ботинках скользили по колдобинам, и он крепко держался за мою руку. Несмотря на опасный переход, Грэм попал в объятия Кима в целости и сохранности.

Когда Грин вошел в гостиную, его внимание привлекла одна картина. И Ким рассказал ее историю.

В конце 1979 года куратор принес нам посылку и сказал, что ее доставил какой-то человек в советское посольство в Лондоне и просил передать Киму Филби. В пакете оказалась гравюра, изображающая колонну в Риме императора Марка Аврелия (из династии Антонинов).

Незадолго до этого случая Ким услышал по Би-Би-Си, как Маргарет Тэтчер объявила (15 ноября 1979 г.), что Антони Блант был советским агентом. Ким был возмущен таким заявлением, поскольку Бланту после его признания в 1964 году был обещан иммунитет и сохранение секретности.

Прочитав надпись на гравюре «Колонна Антонина. Пиранези», Ким догадался, что посылка от старого друга, сэра Антони Бланта, искусствоведа, хранителя королевских картин. Это был тайный знак, своеобразный привет и напоминание о их совместной борьбе против фашизма.

— Это было так похоже на Антони, — говорил Ким, — что у меня исчезли все сомнения.

Тогда Ким не мог решить, стоило ли сообщать Бланту, что он получил его послание. Но когда стало известно, что Антони Блант скончался (26 марта 1983 г.), Ким пожалел, что не сделал этого…

…А тем временем Грэм, согреваясь своей любимой водкой, посетовал на преклонный возраст:

— Мы с тобой страдаем одной неизлечимой болезнью — старостью.

Потом он пожаловался, что ему стало трудно принимать душ и он даже испытывает страх перед этой процедурой. Ким тогда метнул на меня многозначительный взгляд — в этом он понимал его как никто другой — и сказал мне после ухода гостя:

— Меня так и подмывало признаться ему, что без твоей помощи я уже давно не принимаю ванну.

За два года Грин четырежды побывал в СССР. Таким образом нам посчастливилось довольно часто встречаться с ним, несмотря на его уплотненную официальную программу. Когда он снова приехал с Ивонной в сентябре 1987 года, мы пригласили их на обед в грузинский ресторан «Арагви». По такому случаю куратор заказал для нас стол в отдельном кабинете. Мы не могли пожаловаться на обслуживание, но угощение оставляло желать лучшего (что, увы, стало для нас привычным). Несмотря на это, мы приятно провели там время за беседой. Ким потом извинялся перед Грэмом в письме от 18 ноября 1987 г.:

«Боюсь, что из-за волнения во время нашего расставания я забыл извиниться за отвратительный обед в «Арагви». Это было больше, чем просто разочарование. В прошлом году мы приглашали туда гостей, и все было хорошо».

В первый приезд Грина его поселили в гостинице «Космос», о которой он говорил с омерзением:

— Это ужасный отель! Везде снуют тараканы и всякие подозрительные личности.

В гостинице «Советская», где он останавливался в свои последующие приезды, было спокойнее, но и там попадались подозрительные субъекты. Грэм рассказывал, как однажды, возвращаясь после очередного приема, заблудился в коридорах гостиницы и не мог найти свою комнату. Он обратился за помощью к дежурной, а та дала ему в провожатые странного мрачного типа.

— Он был похож на бродягу — небритый, в замызганной одежде. Когда мы подошли к моему номеру, он стал что-то быстро говорить, беспокойно озираясь. Я решил, что он просит чаевые и полез в карман. Мне попалась слишком крупная купюра, и я хотел достать другую. Мой провожатый сразу схватил деньги, а я старался не выпускать их из рук. И так мы дергали эту бумажку с двух сторон. Наконец он все-таки вырвал ее, что-то сунул мне взамен и мгновенно испарился. Я обнаружил в руках советские деньги, и, когда их пересчитал, эта сумма оказалась больше той, которую я мог бы получить при официальном обмене валюты, — Грэм закончил свой рассказ, удовлетворенно посмеиваясь.

Последние встречи с Грином в феврале 1988 года давались Киму нелегко: его здоровье стало резко ухудшаться, появилась сердечная недостаточность, и он с трудом выходил из дома. Одна из таких встреч проходила в ресторане Дома литераторов. Генрих Боровик устроил прием в честь Грина и пригласил нас с Кимом, а также поэта Андрея Дементьева и хирурга-офтальмолога Святослава Федорова с женами. Последний прославился не только достижениями в медицине, но и широкой предпринимательской деятельностью. Грин спросил у него:

— Каким образом вы сумели добиться самостоятельности и независимости от государства, тогда как никому другому это не удается?

— Потому что я нахальный и, если меня не пускают в дверь, лезу в окно, — посмеялся Федоров.

У меня сохранился снимок, сделанный во время последней встречи и расставания Грэма с Кимом. Эта фотография выдает болезненное состояние Кима. В отличие от своего друга, он выглядит очень напряженным и неестественным. К тому же накануне его изуродовали в парикмахерской — обкромсали так, будто стригли топором, а не ножницами.

В последний раз мне довелось встретиться с Грином пять месяцев спустя после кончины Кима. Грэм решил отметить в Москве свой день рождения. К этому юбилею Институт мировой литературы приурочил специальный симпозиум. И хотя цифра не была круглой — Грину исполнилось 84 года, — он побоялся откладывать свой приезд.

— В моем возрасте один год — слишком долгий срок, — объяснил он.

4 октября, в день своего рождения, Грэм пригласил меня на прием, который ему устроили литераторы в ресторане гостиницы «Советская». Поскольку в это время у меня гостила старшая дочь Кима Джозефина со своим мужем и сыном, их тоже пригласили. Грэм усадил меня рядом с собой и уделял мне все свое внимание. То, что почетный гость сосредоточился на моей персоне (посторонней для этого общества), вызывало естественное разочарование и даже неудовольствие у остальных гостей и устроителей торжества. Я чувствовала это, но моей вины здесь не было — я только отвечала на его вопросы. Когда один из присутствующих поднялся, чтобы произнести тост в честь юбиляра, Грин сразу замахал руками и, перебивая его, сказал: