Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

По возвращении в Москву Ким быстро пришел в норму: домашняя обстановка всегда действовала на него благотворно. Но стоило мне порадоваться улучшению, как снова начиналось обострение.

Ким стал с трудом передвигаться, его мучила одышка. Еще совсем недавно я едва поспевала за ним на прогулках, а теперь он, пройдя несколько шагов, останавливался, чтобы перевести дух. Слово «врач» по-прежнему вызывало у него раздражение, несмотря на уважение к нашему доктору, весьма компетентному и внимательному. По иронии судьбы ее фамилия была Квак (по-английски значит знахарь, шарлатан), что Кима очень забавляло.

В поликлинику Кима приходилось тащить на аркане. Я прибегала к хитрости, уверяя, что, если он не придет, у врача будут неприятности, так как она обязана отчитываться перед начальством за своего больного (это в некоторой мере соответствовало действительности). И он соглашался ради меня или нашего доктора. Врач называла меня своей помощницей и полностью мне доверяла, и, когда я приходила за рецептами для Кима, только спрашивала: «Что выписать?» (В противоположность предыдущему врачу, даме приятной во всех отношениях, но панически боящейся медикаментов. Она советовала Киму, страдающему хронической бессонницей, вместо снотворного совершать вечерние прогулки и пить теплое молоко, от которого его тошнило.)

Когда в очередной раз я пришла за рецептами для Кима, врач меня ошеломила:

— Вы должны готовить себя к худшему. Он все еще жив только благодаря хорошему уходу и может прожить еще два, максимум три года.

Но как можно к этому подготовиться?!

Тогда я просидела в поликлинике несколько часов, чтобы взять себя в руки и вернуться домой как ни в чем не бывало.

(Мнение врача оказалось недалеко от истины: Ким прожил всего четыре года.)

Я выполняла все роли: и врача, и сестры, и сиделки. Когда в доме больной, невольно приобретаешь медицинские навыки. У меня был полный набор снадобий — от антибиотиков до различных трав и горчичников. Ким все безропотно принимал, лишь бы оставаться дома:

— Только не отправляй меня в госпиталь!

Тем не менее домашними средствами не удавалось справиться с сердечной и легочной недостаточностью, и Кима везут в Кремлевскую больницу, в Кунцево. Хотя ему обещали отдельную палату, там оказался больной, кашляющий и харкающий. К тому же на его тумбочке лежали яблоки, одного вида которых Ким не выносил. Другой палаты нам не предоставляют, и мы сидим в коридоре. Я ничего не могу добиться и звоню куратору, который говорит:

— Ждите.

Ким, как всегда, терпеливо молчит. Здесь никто не принимает решения без ведома директора, который отсутствует или прячется от назойливых посетителей. Лишь к концу дня я добираюсь до него, и он меня уверяет, что в больнице не существует отдельных палат. Чтобы это услышать, понадобилось несколько часов. Мы переходим в приемный покой и еще полтора часа ждем машину, чтобы уехать домой.

Через день Кима увозят в госпиталь КГБ и помещают в отдельной палате. Там его «утешили», что отныне он будет их постоянным клиентом.

К сожалению, так и случилось: Ким проводил в госпитале по две-три недели каждый год, а то и дважды в год. Ему всегда предоставляли отдельную палату, а мне выдавали постоянный пропуск, по которому я могла навещать больного в любое время дня. Я приезжала туда почти ежедневно и оставалась с Кимом с утра до вечера. Мое постоянное присутствие вызывало удивление у персонала госпиталя, и я слышала, как сестра говорила:

— Как она его обихаживает!

Основным лечением в госпитале были внутривенные вливания в дополнение к обычному набору таблеток, которые Ким постоянно принимал и дома.

По заведенному порядку ежедневно в 7 часов утра и в 4 часа вечера каждому больному приносят термометр. Ким обычно засыпал только под утро, и для него это было напрасным беспокойством, поскольку у него всегда была нормальная температура.

Мне удалось убедить врача не будить Кима по утрам. Я принесла из дома градусник, и он аккуратно записывал свою температуру. Правда, этим графиком никто ни разу не поинтересовался.

Отдельная палата была для Кима настоящим благом, особенно в бессонные ночи, которые он проводил за чтением. Но однажды это мирное занятие дежурная сестра нарушила грубым окриком: «Надо гасить свет в десять часов!» — и щелкнула выключателем. Было около 11 часов вечера. Ким пролежал в темноте без сна всю ночь и встретил меня измученным и расстроенным. Нас удивила такая резкость сестры, у которой, нам казалось, не было повода для раздражения. Да и сами врачи и сестры говорили, что Ким — идеальный больной, никогда не доставлял никаких хлопот, не был ни капризным, ни требовательным. Я-то лучше всех знала, насколько он был терпеливым и невзыскательным! После этого случая я поговорила с врачом, и Кима больше не беспокоили по ночам.

Часто случалось, что сестра, поставив капельницу, забывала вовремя унести ее. Обычно я отправлялась на поиски сестры, а если меня не было в этот момент, Ким сам выдергивал иглу.

В другой раз Ким встретил меня вопросом:

— Ты не знаешь, где Таня?

— Какая Таня?

— Я тоже не знаю. Сегодня меня разбудила санитарка: «Где Таня? Где Таня?»

С мелкими проблемами я справлялась по мере их появления. Так, на двери ванной отсутствовала задвижка, что было, наверное, разумной мерой предосторожности. Но при этом дверь постоянно оставалась распахнутой, ее нельзя было даже прикрыть. Пришлось привязать к ручке веревочку, за которую Ким держал дверь, когда ему необходимо было уединиться.

Еда в госпитале, по выражению Кима, была «скучной», но гораздо лучше, чем в обычной больнице. Ким не привередничал и равнодушно проглатывал кое-что из того, что давали. Я старалась приготовить что-нибудь повкуснее, но больничная обстановка не улучшала его аппетита, и он уже не мог радоваться домашним блюдам. Ему не хватало лишь свежего горячего чая, и я принесла кипятильник.

Ванная комната была необычно большой. Там стояла койка и большой холодильник «ЗиЛ». Он был включен в единственную на всю палату розетку, которая находилась на полу. Чтобы приготовить чай, я ставила стакан с водой на холодильник и, отключив его, включала кипятильник.

Однажды, когда я нагнулась и выдернула шнур, стакан с кипятильником опрокинулся мне на голову. Кипятильник запутался в моих волосах и яростно шипел, продолжая свое дело. Мне обожгло плечо, голову и щеку, и только шею защитил толстый воротник свитера.

Ким перепугался, позвал сестру, а я больше всего боялась, что нам запретят пользоваться кипятильником. Но все обошлось. Мне оказали первую помощь и разрешили остаться на ночь, которую я провела на койке в ванной.

Наш незаменимый Владимир принес мне флакончик облепихового масла, которым я смазывала обожженную щеку. Через несколько дней толстая бурая, как подошва, корка отошла, не оставив шрамов, тогда как плечо надолго сохранило следы ожога.