Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Утром 10-го я готовила Киму еду на следующий день, нетерпеливо поглядывая на часы — в ожидании звонка. Было еще рано, но я не могла побороть беспокойство и стала звонить сама. Телефон не отвечает. Звоню врачу — тоже не подходит. Снова набираю номер Кима. Трубку снимает врач, говорит, что Кима обнаружили лежащим на полу в ванной и сейчас его осматривает невропатолог.

Я прошу срочно машину. Она приезжает через час после назначенного времени. До сих пор все шоферы были очень пунктуальны. Этого я вижу впервые. Объясняю ему дорогу. От волнения не сразу заметила, что вместо Волоколамского шоссе он едет по Ленинградскому, и опомнилась, когда мы стали приближаться к Шереметьево. Дорога пустынна, и я умоляю скорее развернуться. Обычно шоферы очень сообразительны и при необходимости нарушают правила, но этот упорно несется вперед, в противоположную от госпиталя сторону, потом бессмысленно кружит по кольцевой дороге. До места мы добрались через полтора часа вместо обычных 20 минут. Я прошу шофера приехать за мной в 9 часов вечера, как мы договорились с куратором, и предупреждаю, что в случае непредвиденных изменений ему сообщат. Он говорит, что сегодня дежурит до поздней ночи, приедет за мной ровно в 9 и будет ждать на этом самом месте.

Когда я вошла в палату, Ким заулыбался от счастья: он ждал меня только на следующий день. Я поговорила с врачом. Состояние Кима не вызывало у него тревоги, ничего серьезного не обнаружил и невропатолог, но на всякий случай назначил энцефалограмму на следующее утро.

Ким дремал, иногда поднимался, мы разговаривали. Он был слабым, но таким я видела его не один год. Несколько раз он выходил курить в ванную. В очередной раз, когда он ушел, я услышала монотонный стук: Ким не мог подняться с сиденья и стучал мыльницей, призывая меня на помощь. Я довела его до постели. Он немного полежал, потом сел. Я покормила его с ложечки творогом с черной смородиной — его пудингом. Он посмеялся и сказал:

— Вот что значит любовь: только из твоих рук я могу это съесть.

Пока Ким был в ванной, я позвонила Алексею, нашему куратору. Мы договорились, что к 6 часам я решу, уеду ли сегодня. Сначала я раздумывала, не остаться ли мне на ночь, но боялась навести Кима на мрачные мысли. Понаблюдав за ним и поговорив с врачом, немного успокоилась. У меня тогда и в мыслях не было, что может случиться самое страшное. С другой стороны, предчувствуя, что его состояние может ухудшиться и мне придется постоянно находиться рядом, я собиралась принести необходимые для этого вещи и главное — освободить от гипса свою ногу, чтобы не зависеть от машины.

Ким повеселел, и, когда позвонил Алексей, я сказала, что уеду в 9 часов, как и договорились. Я ушла около девяти, пообещав Киму приехать пораньше, как только освобожусь в поликлинике. Выходя, я обернулась, и меня кольнуло, что он не повернул голову. Так и остались у меня в памяти его поникшая голова и спина в пижаме.

Я доковыляла до места, где должна была стоять машина, но ее не было. Такого раньше не случалось. Прождав 20 минут, вернулась в госпиталь, чтобы позвонить Алексею. Везде темно, свет только в одном кабинете, где дежурит врач или сестра. Попросила разрешения позвонить, мне неохотно позволили. Телефон Алексея не отвечает, хотя он говорил мне, что будет дома, к тому же у него маленький ребенок, которого не оставляют одного. Решила проверить у Кима, правильно ли переписала номер телефона, который остался у него в тумбочке. Ким продиктовал мне телефон — все правильно. Обратила внимание, что голос его звучал бодро. В это время появляется другая дама в белом и отчитывает меня: как я смею пользоваться служебным телефоном!

Выхожу из здания на условленное место — машины нет как нет. Холодный ветер, темно. Прячусь в проеме между дверями. Подъезжает «рафик», почти вплотную ко мне проносят на носилках тело, прикрытое одеялом, и погружают в машину. Становится жутко. Вернуться бы к Киму! Почему я этого не сделала?! 10 часов. Захожу в проходную:

' — Разрешите позвонить?

— Телефон не работает, — отвечают и смотрят как на грабителя.

Я поднимаю трубку — телефон работает. Но ни один из наших кураторов не отвечает. (Как оказалось, у одного из них не работал телефон.)

Мне ничего не оставалось, как добраться до шоссе и попытаться поймать такси. Остановилась какая-то машина с пассажиром, меня взяли. Дома я была после одиннадцати. Сразу позвонила Киму, меня опять порадовал его звучный голос (слабый голос всегда выдавал его плохое самочувствие). Глотаю снотворное и лежу с книгой. Посмотрела на часы — ровно два, погасила свет…

По моей просьбе Алексей обещал прислать за мной машину к 9 часам утра, чтобы отвезти меня сначала в поликлинику, а потом в госпиталь. Время приближалось к десяти, а машины все не было. Чтобы не беспокоить Кима, звоню на пост и спрашиваю у дежурной сестры, как чувствует себя больной.

— Справьтесь у врача, — отвечает она.

Врач не отвечает. Звоню Киму — молчит. Снова звоню на пост и уже в панике кричу в трубку:

— Он жив?!

— Он умер в 2 часа.

«Я шел своим путем»

Ким Филби

в разведке и в жизни

Редактор М.В. Егорова

Лакноу — столица североиндийского штата Уттар-Прадеш; Хэвилок, сэр Генри (1795–1857), Утрам, сэр Джеймс (1803–1863) — британские военачальники в Индии, командовавшие поочередно британскими войсками во время индийского восстания 1857 года. Кемпбелл, сэр Колин (в дальнейшем барон Клайд) (1792–1863), — главнокомандующий британскими войсками в Индии в период индийского восстания 1857 года. — Прим. пер.

По здравом размышлении следует думать, что архиепископ Кентерберийский, вероятно, всегда без колебаний придерживался противоположной точки зрения. Неизменную приверженность примата англиканской церкви набору весьма сомнительных предположений легче всего было бы объяснить по рецепту Тревор-Роупера, объявив его ископаемым, причем из очень далекого прошлого.

Любопытно отметить, что мое увлечение картами почти совпало по времени с первой серьезной экспедицией отца — переходом через Аравию от Эль-Укайра до Джидды.

Меня всегда удивляло то, как моя мать относилась к воспитанию детей. Она была не способна на сознательную жестокость. И тем не менее, не уставала повторять, что жизнь — это отчаянная борьба за выживание, а для победы необходима непрерывная работа в сочетании с упорством. Иногда в годы моего отрочества на нее нападали страхи, что я могу рано умереть от голода или переохлаждения. Откуда у нее брались такие мысли, я не имею ни малейшего представления; в Индии она, должно быть, знала множество людей, которые жили безбедно, обременяя себя минимумом работы, выполняемой в промежутках между танцами, игрой в поло, теннис и бридж. Но в конечном счете такой подход помогал жить. Когда я убедился на собственном опыте, что для представителя британского среднего класса жизнь не так уж трудна, моя уверенность в этом возрастала пропорционально беспочвенным страхам, которые навевали поучения матери. Мой отец внушал гораздо больше оптимизма. Он ни минуты не сомневался в том, что его первенца ожидает благополучное будущее.