Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Однажды я читал в Туркестанском археологическом кружке [294]доклад об Улуг-беге — средневековом самаркандском государе, бывшем одновременно и знаменитым астрономом той эпохи. В числе моих слушателей был и генерал-губернатор С. М. Духовской. Старика поразила та высота, на которой стояла в эпоху Улуг-бега астрономия в Самарканде. И в его голову пришла мысль восстановить, во время своего управления краем, былую астрономическую научную высоту в Туркестане.

— Постарайтесь воскресить старое! Прививайте ученым сартам интерес к астрономии.

— Трудно это будет, ваше высокопревосходительство!

— Ну, ничего. Попробуем! Собирайте время от времени мусульманских ученых. Показывайте им в телескоп небо, объясняйте. Так мало-помалу у них и привьется вкус к астрономии.

С таким высоким начальством, как «полуцарь», не поспоришь…

Духовской обращается к начальнику города Ладыженскому:

— Оповестите всех ученых сартов, чтобы являлись на обсерваторию слушать лекции астрофизика Стратонова. О днях — сами сговоритесь с ним.

— Слушаюсь!

В назначенный мной вечер приехало десятков пять седобородых старцев, в халатах и чалмах. Поприезжали верхом, в сопровождении своей челяди. Это были народные судьи (кази), пользовавшиеся высшим авторитетом в народе, и муллы, из числа более почтенных. Многие, если только не все, приехали только потому, что узнали о воле на этот счет «полуцаря» и захотели выслужиться.

Объяснять приходилось через переводчика. Показывал им я самое элементарное. Но видел, что стариков все это интересует не более прошлогоднего снега. Опыт дал грустные результаты.

— Когда опять прикажете нам приехать?

Обещал уведомить их через начальника города. Сам же решил поспекулировать на забывчивости старика Духовского и не созывать более сартов, пока он сам об этом не напомнит. Так и вышло: он забыл о своей затее. Эти старцы ко мне более не приезжали.

Между прочим, в связи с этим моим докладом в археологическом кружке, возник интерес к вопросу о том, где именно в Самарканде находилась обсерватория Улуг-бега. Обыкновенно думали, будто он производил наблюдения на знаменитой мечети Улуг-бег, на Регистане, в Самарканде. Мне это представлялось невероятным.

Председатель кружка, директор мужской гимназии Н. П. Остроумов, запросил об этом большого знатока местных древностей и документов, служившего чиновником при самаркандском губернаторе; фамилия его, кажется, была Лапин.

Последний нашел документ, устанавливающий, что обсерватория была не в самом Самарканде, а в нескольких верстах от него. Документ указывал даже довольно точно самое предполагаемое место обсерватории.

Я предполагал заняться здесь раскопками, но все откладывал, занятый срочной работой. Раскопки были произведены уже после моего выезда из Туркестана, и действительно здесь нашли остатки обсерватории. Сохранились даже кое-какие старинные инструменты. Раскопками в научном отношении руководил заведовавший нашей обсерваторией Осипов [295].

В самом начале века, как только прогремело на весь мир открытие Рентгеном своих лучей, я почти тотчас же завел у себя в лаборатории соответственное обзаведение.

Это была первая рентгеновская станция на всю Среднюю Азию, а вероятнее и на всю азиатскую Россию. Новинка вызвала к себе громадный интерес. А затем моей рентгеновской станцией стали пользоваться и врачи хирурги.

Около этого времени умер С. М. Духовской, и на его место генерал-губернатором был назначен Н. А. Иванов.

По местному обычаю нового «полуцаря» приехали поздравлять депутации от эмира бухарского и хана хивинского [296]. Желая доставить депутациям развлечение, Н. А. Иванов просил продемонстрировать депутациям рентгеновские лучи.

Приехала сначала ко мне депутация бухарцев. Во главе ее прибыл любимец эмира, его министр финансов Астанакул. Человек лет за сорок, полный, чернобородый, в богатом халате. Приехало с ним еще пять чиновников разных рангов.

Стал я демонстрировать опыты. Бухарцы заохали, увидев на экране кости своих рук, скрытые в деревянных ящиках металлические предметы и т. п. Один Астанакул соблюдал величавое спокойствие, старясь быть невозмутимым.

Тогда я попросил его портмоне — бархатный мешочек. На экране стали вдруг пересыпаться изображения золотых бухарских монет. Бухарцы заохали еще больше, но Астанакул делал вид, будто его ничто удивить не может.

Пригласили мы бухарцев на чашку чая, а чай у нас был хороший, прямой получки из Китая, через знакомых моряков. Вот чай на Астанакула произвел впечатление, он пил чашку за чашкой.

На другой день приезжает бухарский чиновник:

— Министр финансов просит принять на память!

Этого еще не доставало… Неприятное положение! Отказаться нельзя, по местным обычаям это было бы сочтено за оскорбление депутации. Пришлось принять: два-три халата, несколько полос бархатной материи, несколько кусков шелка…

Через пять дней прибыли хивинцы. Во главе их стоял молодой наследник престола. Кажется, его звали Асфендиар-хан. Высокий, стройный молодой человек, с только начавшей пробиваться бородкой, но тоже в богатом халате, увешанный дорогим, разукрашенным камнями оружием.

Показывал я им все то же, что и бухарцам. Удивляются, охают, но не уходят. Что же с ними еще делать? Стал показывать фотографии Луны, карты Марса. Объясняю, что один из больших каналов на Марсе назван Оксос и что это значит Аму-Дарья.

Хивинский наследник так и подскочил:

— Хивински Аму-Дарья?

— Она самая!

Хивинцы — народ бедный. В благодарность я получил фотографический портрет наследника престола с его надписью по-хивински.

Позже этот наследник успел стать ханом, последним хивинским ханом, которого застал на престоле большевизм, и который пережил весь большевицкий разгром Хивы [297].

Прибыл в Туркестан генерал А. Н. Куропаткин. Он был тогда военным министром, и ему был непосредственно подчинен этот край. Куропаткин был, вместе с тем, старый боевой туркестанец, и его поэтому здесь встретили особенно торжественно. Это было еще до Японской войны, и звезда Куропаткина, как сподвижника Скобелева, стояла очень высоко.

Между прочим ему должен был представиться штаб округа с военно-топографическим отделом и нашей обсерваторией. Были выставлены на столах работы топографов, а особый стол занимали труды обсерватории [298]— точнее говоря, мои труды, потому что других там тогда не было.

В строю военных мундиров я один стоял во фраке и этим обратил на себя невольно внимание министра. Когда же он увидел стол с моими книгами, то нахмурился:

— Почему ваши книги напечатаны по-французски?