Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Но почему так спокоен Сташевский, как будто все происходящее его мало касается? И почему прокурор продолжает стоять?

Беляев сделал только продолжительную паузу…

— Надо, однако, посмотреть на это дело еще и с другой стороны. Мог ли полковник Сташевский поступить иначе, чем он поступил? По городу пустили слух, будто Сморгунер побил полковника Сташевского стулом. Так и говорили: «Полковник, битый стулом!» Молва разрастается… Как ласточка, она вьется повсюду… Растет и крепнет мнение, будто полковник русской службы побит стулом! Что же мог полковник Сташевский сделать другого, кроме того, что он сделал? И спрашивается, как бы поступил каждый иной из нас, если бы оказался на его месте? Это обстоятельство совершенно меняет вопрос об его ответственности за содеянное преступление…

Беляев кончил. На лицах военных карьеристов — веселая усмешка. В публике разговоры:

— Это защитительная, а не обвинительная речь!

Этою речью Беляев похоронил свою былую репутацию, впрочем, в глазах тех, мнение которых для его службы вреда принести не могло.

После короткого судебного совещания председатель суда Любавский читает приговор:

— Сташевский признается виновным в убийстве с заранее обдуманным намерением… Каторжные работы на восемь лет… Но, принимая во внимание смягчающие обстоятельства, суд постановляет ходатайствовать о замене этого наказания заключением в крепости на два года. Гражданский иск вдовы удовлетворен… Сташевский обязывается уплачивать вдове убитого по 50 рублей в месяц…

Окончательно Сташевский поплатился лишь восемью месяцами заключения в крепости [333].

Редко где звякнет топор о кетмень… Ползут тихо. Темная ночь, густо заволокло, ни звездочки. Ветерок относит в сторону шорох и топот полуторатысячной, слившейся с землей, толпы. Больше киргизы, сартов мало. Шепчутся слова молитвы… Аллах поможет, Аллах не выдаст!

Передние ползуны остановились среди кустов. Уже совсем близко. Чернеют темные силуэты барака. Лениво переваливаясь, маячит сонная фигура часового. В бараке тускло мигает свет, притушенная лампа. Две роты стрелков спокойно разметались во сне, слышен разнотонный храп полутораста утомившихся лагерными занятиями, в душный день в Фергане, молодых людей.

Кучка киргиз, точно кошки, набрасываются сзади на клевавшего носом часового. Едва прохрипел, сжатый за горло цепкими руками…

Теперь — в бараки.

— Урр! Урр!!

С диким ревом набросились на спящих людей. Крошат головы топорами, разбивают черепа кетменями. Ножи застревают в груди.

— Урр!! Урр!!

Недоумевающие солдаты вскакивают, борются безоружные. Ружья стоят в пирамидах, в глубине барака. Уже восемь десятков солдат хрипят или лежат бездыханными [334].

Не растерялся молодой дежурный офицер, подпоручик Карселидзе. Храбрый грузин сумел собрать около себя, при внезапном ночном нападении, кучку солдат, быстро роздал оружие.

— Пли!

Нападавшие остановились, услышав сухой треск ружей. Передние повалились.

— Пли! Пли!

Залп за залпом кучки солдат. Валятся трупы… Нападавшие дрогнули. Один, другой — к выходу. Хлынула вся банда. Карселидзе со своими солдатами — за ними. Залпы несутся в ночную тьму. Но нападавшие рассеялись между кустами во всех направлениях, оставляя повсюду свалившихся. Преследование невозможно.

Произошло это нападение летом 1898 года [335], при полном, как казалось, спокойствии населения. Этот мятеж получил название Андижанского восстания.

В Туркестане всегда тайно клубилась панисламистская пропаганда. Она поддерживалась эмиссарами из Турции. Ферганская область была особенно восприимчива к этой пропаганде. Население в ней было относительно воинственное, и покорено оно было русскими позднее, чем в других районах Туркестана. Память о времени, когда не было еще власти гяуров, ненавистных всякому правоверному, была совсем свежа. Население Ферганы густое, а русских здесь совсем мало. Русские к тому же сосредоточивались в городах и почти не соприкасались со всей людской толщей области.

К тому же в Фергане, отдаленной от административного центра, проявлялась халатность власти; надлежащего наблюдения за политическим настроением населения не было.

На такой почве, в конце столетия, здесь стало развиваться русофобское движение. В нем особенно выделился один местный святой — ишан [336]. Он начал прямо проповедовать газават — священную войну против неверных, то есть русских. Для близоруких фанатиков, не видевших по своей безграмотности политического горизонта дальше Ферганы, такая война не казалась безнадежной. Русских войск в Фергане было так мало, что казалось легким их смести.

Администрация начавшееся движение прозевала. А ишан энергично действовал, и число его сторонников росло. Для успеха пропаганды он демонстрировал свою близость с Аллахом посредством довольно примитивных чудес. Вот одно из них. Туземцы — большие любители чаю, а ишан извлекал для охотников горячий чай прямо из стены сакли, где собирались заговорщики. Чудо производило на простаков большое впечатление. При обыске, после подавления восстания, в сакле ишана была найдена заштукатуренная водопроводная труба от большого самовара, скрытого в заднем помещении сакли.

Война должна была возникнуть сразу, в разных местах Ферганы, но начало ей взялся положить сам ишан.

Он избрал объектом нападения небольшой лагерь близ Андижана, где в бараках были расположены две роты солдат, в малочисленном составе мирного времени.

Неудача ишана парализовала восстание. На другой день все пошло обычным ходом. Посланные для преследования шайки отряды стали захватывать нападавших. Насколько вспоминаю, через некоторое время поймали и самого ишана [337].

Туркестанский генерал-губернатор барон Вревский был в момент восстания в отпуску, в России. Восстание решило и его судьбу. В Петербурге признали, что оно явилось результатом слабости власти.

Вместо него был назначен в Туркестан приамурский генерал-губернатор Сергей Михайлович Духовской. Он считался очень энергичным администратором. Духовской обратил на себя внимание еще по Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Молодым еще тогда генералом он был комендантом Эрзерума, временно взятого у турок.

Духовскому была дана директива — подтянуть распустившийся Туркестан. Ему был придан и помощник — старый туркестанский артиллерийский генерал Николай Александрович Иванов.

Еще в Петербурге у Духовского закипела работа. Разрабатывалось переформирование края.

Духовской переманил с собою в Туркестан несколько энергичных, по его мнению, людей из Приамурья; между ними был подполковник Ладыженский, который был назначен начальником города Ташкента, вместо занимавшего этот пост вялого полк[овника] Тверитинова.