Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Теперь на обсерватории поспешили уничтожить проведенную дорогу, хотя она была полезна нам самим. Залесский приказал дорогу перепахать и посадить на ней капусту…

Власть в Туркестане перешла к Н. И. Иванову. Он сразу же упразднил всю созданную Духовским помпу и фейерверочность. Казачий конвой стал не нужен. Деловитость, серьезность и простота были характерными свойствами нового правителя. Простота бывала у него и на приемах: гости как-то мало чувствовали себя подчиненными хозяина.

С супружеским вопросом у Н. А. что-то вышло не совсем гладко: впрочем, мало кто был в это посвящен. Побывав, после своего назначения, в Петербурге, он, как говорили, испросил у государя разрешения на вступление в брак со вдовой своего родного брата, Лидией Ивановной.

Ивановы были образцовой семьей, патриархальной и исключительно религиозной. К делу Н. А. всегда относился серьезно и вдумчиво. Он много работал сам, и его резолюции свидетельствовали об основательном ознакомлении с каждым делом. Окружение свое старался держать в твердых руках, но это ему не вполне удавалось: более ловкие и пронырливые все же умели и его обойти. Л. И. на мужа несомненно влияла, но это как-то мало вызывало осуждения. Она смягчала некоторую излишнюю сухость мужа.

Два или три года управления Иванова протекли для края спокойно и деловито, хотя особой инициативы, в частности — в деле культуры, им не проявлялось. Затем Иванов стал болеть, здоровье его все ухудшалось, и в начале 1904 года он умер.

Торжественно похоронили старого туркестанского артиллериста. И рельефно сказалось, что умерший был человеком, всем обязанным лично себе, но без связей и протекции.

Вдова вдруг почувствовала себя одинокой и ни для кого более не интересной. Еще недавно двери их дома ломились от ташкентцев, желавших быть поближе к источнику власти, а теперь — пустыня! Сотни заискивающе улыбавшихся исчезли, а навещали Лидию Ивановну в ее горе лишь несколько человек. Она переживала свое разочарование в людях болезненно, а о некоторых из ближайших служебных «друзей» мужа говорила:

— Только теперь я вижу, каких змей мы отогревали на груди…

Она к этому имела основания; а «змеи» уже старались предугадать, в какую сторону им теперь направить улыбки и поклоны.

Центральное место в русском обществе Ташкента занимал командно-военный мирок. Тесное соприкосновение военно-топографического отдела — а следовательно и обсерватории — со штабом округа давало повод и мне иметь общение с этим миром, в частности, с его пенками — с офицерами Генерального штаба. Перед моими глазами прошла целая галерея этих офицеров, тем более многочисленная, что на службу в Туркестане в Генеральном штабе смотрели как на кратковременный, но выгодный для карьеры этап.

Общее впечатление от мирка Генерального штаба — едва ли положительное. Были между этими избранниками военной касты более или менее умные, более или менее симпатичные и тактичные. Но надо всем, в общей массе, господствовал более всего карьеризм.

Вспоминаю по этому поводу факт, бывший уже не в Туркестане, а на Кавказе, однако тоже с офицерами Генерального штаба. Как известно, оканчивавшие академию Генерального штаба по первому разряду зачислялись в Генеральный штаб, а их товарищи, которым на экзаменах менее повезло, оканчивавшие поэтому по второму разряду, получали только право на ношение академического значка, но в Генеральный штаб не зачислялись.

В летней резиденции кавказского окружного штаба, в Коджорах, произошел в мое время такой случай. Для чинов штаба была устроена летняя ротонда-клуб, где офицеры также и столовались. Так вот офицеры, кончившие по первому разряду, то есть зачисленные в Генеральный штаб, потребовали как-то для себя отдельную комнату для обедов, потому что они не соглашались обедать в том же помещении, где столуются и окончившие академию по второму разряду.

Карьеристические свойства офицеров Генерального штаба особенно дали себя знать в эпоху возникновения большевизма. Мне привелось наблюдать развитие большевицкой революции из самого центра — из Москвы. По моему впечатлению, ни один род оружия, ни одно из отделений военных управлений не дало такого большого процента перебежчиков в стан коммунистов, как это было с офицерами нашего Генерального штаба.

Эта черная роль значительного числа офицеров Генерального штаба не должна быть забыта в истории. Офицеры Генерального штаба всегда были исключительными баловнями по службе. Простая очередь несла их вперед, и офицерам достаточно было лишь заботиться о том, чтобы самим себе не слишком вредить. Преданные делу, а не карьере, офицеры Генерального штаба были редким исключением, по счастью, они все-таки были.

Из туркестанских офицеров Генерального штаба вспоминаю только о тех, которые чем-либо обратили на себя внимание в дальнейшем, во время Великой, а затем и гражданской войны.

Когда в штабе округа впервые появился только что вышедший из академии молодой капитан Генерального штаба Л. Г. Корнилов, он мало обратил на себя внимания. Небольшого роста, худощавый, со суженными монгольскими глазами, он только производил впечатление молчаливого человека.

Обедаю я как-то в гостях. Прислуга говорит:

— Приехал казак от начальника штаба. Привез пакет, но соглашается передать только вам в руки!

В пакете — письмо начальника штаба: ввиду особой секретности дела просит меня сделать у себя в астрофизической лаборатории увеличения с нескольких вложенных в пакет фотографий. Это — снимки, сделанные «кодаком» [342]: снимки азиатской крепости, с высокими глинобитными стенами.

Дело оказалось в следующем: молодой офицер Корнилов был послан в военную рекогносцировку на афганскую границу. Здесь он самовольно превысил служебное поручение. Подкупивши двух туркмен и сам переодевшись туркменом, Л. Г. темной ночью переплыл с ними пограничную реку, пробрался в окрестности мало известной нам крепости — кажется, это был Патта-Гиссар — и наснимал ее «кодаком» с разных сторон.

Возвратившись с этой добычей, Л. Г. не знал, похвалят ли его за проявленную инициативу или взыщут за самоволие. Было первое. Этим шагом Корнилов сразу привлек на себя внимание и выдвинулся среди остальных молодых коллег.

Познакомившись с Корниловым, я получил впечатление, как будто он постоянно занят своими мыслями, а потому так малоразговорчив. В нем, однако, я не замечал карьеристического заискивания перед начальством. Он пробыл в Ташкенте около года, а затем был переведен, кажется, на Дальний Восток.

Николай Николаевич Юденич был тогда сравнительно молодым, лишь в чине подполковника. Красивый, видный офицер, со свисающими запорожскими усами. Несколько полный, но это шло к его высокому росту.