Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

С этой библиотекой произошел как-то курьезный случай. В туркестанских горах водится весьма ядовитый черный паук — каракурт. Его укусы для человека смертельны.

Кто-то из натуралистов наловил банку каракуртов и привез ее в дар музею. Но в библиотеке эту банку уронили на пол; она разбилась, а освободившиеся из неволи каракурты мгновенно расползлись по библиотечным полкам и книгам.

Началась паника и среди публики, и среди служащих. Выловить же каракуртов из сотни тысяч томов, с риском умереть от укуса при поисках, не было возможности.

Стали бояться брать книги…

Произошло чудо: книжная ли пыль оказалась губительной для каракуртов или что-либо иное, но их никто более не видел.

Как бывает всегда, нового начальника раздражает существование протеже его предшественника.

Одним из них был подполковник Фок, брат известного по защите Порт-Артура от японцев генерала Фока, в то же время — двоюродный брат барона Вревского. По этой последней протекции Фок получил место помощника начальника города. Для Фока это было синекурой: барин и эпикуреец, он в то же время, как и сам признавался, был непроходимо ленив:

— Судите сами, — говорил он мне, — могу ли я заниматься такими глупостями, какими должен по службе? Приходит ко мне какой-нибудь владелец домишки, просит разрешить пробить в стене дверь. Если он пробьет ее без моего разрешения, попадет под суд. Если я не разрешу ему пробить эту дверь, я попаду под суд. Бог с ним, с таким делом!

Фок был остроумен и находчив. Его остроты постоянно цитировались в ташкентском обществе.

Налетев грозою на Туркестан, Духовской на общем приеме представляющихся строго обратился к Фоку:

— Эээ, как вам приходился барон Вревский?

— Генерал-губернатором, ваше высокопревосходительство!

Духовской опешил.

Впоследствии такие анекдоты прекратились, Духовской стал сдавать. Убедился, что такой распущенности, как он ожидал, в Туркестане не оказалось, да и чиновничья мельница стала и его молоть. Брал свое также и возраст, память как-то стала ему изменять.

Его любимец, Ладыженский, ежедневно бывший у Духовского с докладом, мне говорил:

— Совсем у генерала ослабела память! На этом я могу спекулировать. Если он чего-либо не разрешит сегодня, выжидаю некоторое время, а потом докладываю опять, как совсем новое дело. Таким способом всегда можно добиться своего!

Семейная жизнь Духовского была тяжела. Старик, в сущности, жил одиноким. Жена его, Варвара Федоровна, была значительно моложе, чем он. Она еще и раньше обратила на себя внимание, напечатав, после Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., книгу: «Из дневника русской женщины в Эрзеруме» [340]. Она занималась литературной деятельностью и позже; между прочим напечатала интересные воспоминания о Туркестане [341].

Но в Ташкенте она жила как-то особняком от мужа, своими личными делами и интересами. Появлялась только в неизбежных официальных случаях, иногда выступала у себя дома в любительских концертах. Видно было, что официальным своим положением она и тяготится, и не интересуется.

Вышло как-то так, что С. М. Духовской возымел симпатию к нашей семье. Бывало не раз, что он, сопровождаемый своим казачьим конвоем, заезжал к нам на обсерваторию. Во время одной из таких поездок Духовской надумал, что было бы хорошо обратить наш парк обсерватории в подобие Булонского леса для катания в нем фешенебельной публики.

Мысль не была удачной, но я, тем не менее, постарался укрепить Духовского в этом намерении.

План наш был таков: конечно, никакого Булонского леса из обсерваторского парка быть не могло; такую попытку можно было бы под конец и пресечь указанием на вред, приносимый катающимися для научных наблюдений. Но эта затея побудила бы генерал-губернатора, сказавши «а», сказать и «бе». Что за толк вышел бы из катания в обсерваторском парке, если во время распутицы до парка, не поломав в густой глинистой грязи коляски, нельзя было бы и добраться. Я уже упоминал об этой злополучной дороге. Густая глина растворялась так глубоко, что колеса экипажа уходили в гущу по ось. Лошадям приходилось так туго, что худший участок дороги, версту с четвертью, они преодолевали, постоянно останавливаясь, не менее как в час. Один раз я на задних колесах пролетки остался в грязи, а лошади с передней осью ушли вперед… Потом кучер киргиз пробрался сквозь грязь, подставил мне свою спину и на ней перенес на сухое место. Извозчики отказывались ездить на обсерваторию в такое время. Толстяк Гедеонов, не державший своих лошадей, гарантировал извозчикам, что примет на свой счет ремонт экипажа в случае его поломки; только при таких условиях его возили. Вообще, севши на извозчика, было рискованно сказать:

— На обсерваторию!

Приходилось хитрить и, говоря извозчику:

— Направо! Налево!

— ставить его перед фактом поездки на обсерваторию. Не всегда это и удавалось. Начал я как-то такую дипломатию, а извозчик, повернув сердитое лицо, говорит:

— Чего уж там хитрить: направо, налево… Говорите прямо: на обсерваторию!

Вот нам и казалось, что, после устройства дорог для катания в парке, естественно возникнет мысль и о шоссировании доступа на обсерваторию.

Духовской дал бы соответственные указания Ладыженскому, а от последнего по городским делам зависело все.

Духовской увлекся этой мыслью и приказал начальнику штаба осуществить ее при помощи саперов. Но здесь всполошились мои сослуживцы, которые не понимали моего плана, а открыть им его я не мог. Они испугались, что их мирное и безмятежное житье будет нарушено. Поэтому, по их инициативе, против дороги в парке запротестовал начальник военно-топографического отдела, заменявший настоящего начальника военный топограф.

Недоумевающий начальник штаба приказал затребовать письменные заключения от всех чинов обсерватории. Залесский и Гультяев написали каждый по служебной записке, доказывая, какой от всего этого произойдет вред для их научной работы. Я же написал лаконически, что не вижу препятствий к осуществлению этого проекта.

Последовала резолюция: «Если астрофизик Стратонов не видит препятствий, то дорогу провести».

Явилась на обсерваторию рота саперов и стала проводить дорогу и строить мосты. Три дня длились работы, наконец, кончили.

Доложили Духовскому. Он приехал в коляске, прокатился по новой дороге… Но при его возвращении с ним произошла катастрофа. От какой-то причины на Московской улице, против тюрьмы, лошади испугались, понесли, коляска опрокинулась; Духовской вывалился на мостовую и сильно разбился.

Врачи уложили его в постель. Болезнь, однако, осложнилась. Немного поправившись, он поехал с семьей долечиваться в Россию. Он уже выглядел согбенным, — видимо, силы его слабели. Во время поездки здоровье его ухудшилось, и он умер.