Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Конфуза не случилось — отчитал положенное количество времени, справился, но до триумфа в этот раз недотянул.

Хлопали, казалось бы, дружно, однако при этом переглядывались в некотором недоумении.

Особая выдержка нужна была, чтобы это слушать и воспринимать: выходит на сцену сильно пьяный человек, читает, явно переигрывая, не различая в опьянении полутонов и теряя точность интонации… Но вместе с тем большинство понемногу осознавало, какая болезненная подлинность за всем этим таится.

1 апреля в одном из русских ресторанов на Мотцштрассе Есенина случайно встретил литератор Николай Оцуп.

Вспоминал:

«Из обеденного зала вышел, чуть-чуть спотыкаясь, средних лет человек. Я с трудом узнал Есенина. У него были припухшие глаза и затёкшее лицо. Руки его дрожали. <���…>

Он остановился на пороге и стал звать швейцара. Тот явился на зов.

— Послушай, швейцар, у меня шуба была.

— Так точно, была.

— Тогда посмотри, пожалуйста, нет ли у меня денег в карманах.

Швейцар подал странному клиенту богатую бобровую шубу. Тот принялся выворачивать карманы, наткнулся на бумажник, обрадовался. Встретившись со мной глазами, Есенин молодцевато выпрямился, весело со мной поздоровался и стал звать в ресторан выпить чего-нибудь. Я отговорился…»

Где-то в тот период — между Нью-Йорком, Парижем и Берлином — Есенин зацепил своего чёрного человека, как цепляют дурную болезнь, и теперь тот ходил за ним — неотвязно и занудно.

Маленькая, жуткая поэма о чёрном человеке, первая её редакция, была написана тогда же.

В Берлине у Есенина на почве всех его реальных и мнимых неврозов и падучих появилось что-то вроде мании преследования.

То, что Есенин просился ночевать к тому же Глебу Алексееву, которого мало знал и не очень любил, показательно: номер в отеле оставался за ним, и весь бесчисленный есенинский гардероб ждал его в раскрытых чемоданах.

Даже Кусиков стал от него уставать. Поначалу Есенин часто оставался у Сандро в его съёмной комнате, сидели до утра, спали кое-как, едва ли не сидя. Но потом Кусиков начинал настаивать, чтобы Сергей шёл в отель. Брал машину, сам его доставлял.

Неизбежный диалог у входа: «Сандро, зайди в номер на минутку, надо сказать тебе кое-что». — «Тут говори». — «Ну, зайди, трудно тебе, что ли?»

Заходил, ещё сидели.

«Сандро, отправь телеграмму Изадоре. Чтоб приехала». — «Я уже отправлял позавчера». — «Я тебя прошу. Ещё раз отправь. Скажи, что Сергей хочет удавиться». — «Отправлю». — «Скажи, чтоб немедленно выезжала, а то не застанет меня в живых». — «Сделаю». — «Завтра же с утра сделай». — «Сделаю». — «Давай спать не будем, дождёмся утра, и вместе пойдём и отобьём телеграмму». — «Серёж, я один схожу. Посплю два часа и схожу». — «Точно?» — «Точно». — «А может, у меня останешься? И вместе пойдём?»

Хоть укачивай Есенина, чтобы заснул.

Иногда почти так и случалось — как с ребёнком: Есенин начинает дремать, Кусиков на цыпочках выходит — и вниз по лестнице чуть ли не бегом.

В другой раз Кусиков тому же Оцупу пожаловался на Есенина: «Он теперь всё время такой. Пьёт без просыпу, нервничает, плачет. Слова ему не скажи наперекор».

Можно вообразить, как, в очередной раз дурно, комковато выспавшись в отеле, Есенин поднимался с первым шумом на улице, принимал ванну, причёсывался и долго, разборчиво, с раздражением, разбрасывая вещи — всё равно горничная придёт, — выбирал, что сегодня надеть.

Стремление ежедневно выглядеть идеальным образом — одно из немногого, что его дисциплинировало.

Впрочем, запомнившаяся Оцупу бобровая шуба в едва ли морозном берлинском апреле — определённо перебор.

Так и ходил Есенин по Берлину нараспашку, похожий то ли на русского боярина, то ли на нью-йоркского сутенёра.

Беспризорный, сирота, мученик — искал людей, потому что одиночество могло закончиться катастрофически.

Первую рюмку опрокидывал один — в баре при отеле или в ближайшем ресторанчике, где его уже знали. Мир разом теплел, оттаивал, появлялись цвета, надежды, запахи.

Заказывал ещё рюмку, искал в карманах папиросы. Закуривал.

Выпивал вторую.

Вдруг вспомнив, начинал разыскивать во внутренних карманах фотографию детей. Была ведь, чёрт, точно же брал, как же так?

А, вот, в бумажнике. Блондинка и этот… нагулянный.

Ну, ничего. Всё равно я человек — у меня есть дети. Они меня ждут.

Минут десять после этого сохранялось хорошее настроение.

«Isadora browning darling Sergey libich moja darling scurry scurry» — такую телеграмму отправил Есенин Айседоре утром 2 апреля.

«Айседора, твой дорогой Сергей застрелится из браунинга. Если любишь, моя дорогая, приезжай скорей, скорей».

На фоне многочисленных телеграмм, которые он отправил ей к тому дню, эта поразила Айседору полной беззащитностью. Как будто погибший ребёнок позвал.

Только ребёнок и может так о себе говорить: я твой дорогой, любимый — неужели не спасёшь? Разве что слова «мама» не хватало в телеграмме.

С момента их встречи прошло ровно полтора года. Остаётся только поразиться, что за полтора года постоянного общения с Айседорой через разнообразных переводчиков и без них, а также неизбежных контактов с управляющими гостиницами, барменами, официантами и полисменами Есенин ухитрился не выучить и пары осмысленных фраз на английском или французском. Тоже своего рода талант.

Но в случае с телеграммой его тотальное нежелание постигать чужую речь точно сыграло в его пользу.

Полтора месяца не желавшая видеть Сергея Дункан в буквальном смысле сорвалась с места, хотя всё ещё болела.

Через минуту после прочтения телеграммы сообщила: полдня на сборы, завтра выезд.

Между прочим, никаких денег с тех пор у неё так и не появилось.

Что ж, и это не проблема для любящей женщины.

Айседора заложила любимейшие свои картины Эжена Каррьера, хотя ничего из всего, что имела, не ценила так высоко, — и получила от ростовщика 60 тысяч франков и машину с шофёром.

Позвала Мэри Дести, уже насмотревшуюся на Есенина впрок.

— Мэри, если ты настоящий друг, будь со мной. Мысль, что он убьёт себя, сводит меня с ума. Молю тебя, Мэри.

— Воля твоя, значит, едем! — говорила та, с удивлением обнаружив, что Айседора выздоровела за считаные минуты: исчезли разом и температура, и вялость, и головокружение, и мигрень.

— Ехать будем без остановок, — сообщила явившемуся водителю, лично загрузив чемоданы.

Но приключения только начинались.

Доехав до Страсбурга, машина сломалась.

Это меня не остановит, решила Айседора; тем более что она теперь имела при себе некое количество франков.

Она нашла другой автомобиль, хотя её требование, чтобы машина обязательно была с открытым верхом, усложнило поиски.