Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

На третий день Кусиков обнаружил других хороших знакомых, занял у них две тысячи франков, съехал от Бальмонта в дешёвый отель, разыскал брата Айседоры Раймонда, и тот — о удача! — сообщил ему адрес версальской гостиницы.

Как прошла встреча Есенина и Кусикова, имеющиеся источники умалчивают; скорее всего, Есенин столь искренне обрадовался Сандро, что тот был вынужден немедленно его простить.

Есенина не любили только не знавшие его лично завистливые поэты, французские полисмены, слишком советские и слишком антисоветские критики, друзья Дункан и гости Мани Лейба. Остальные — женщины, родня, товарищи, собутыльники — так или иначе смирялись со всем, что он делал. Нечеловеческая сила обаяния была в нём.

В процессе не самых приятных переговоров секретарь Дункан за неделю, пока она с Сергеем жила в «Резервуаре», добился, чтобы американка, снимавшая дом на рю де ла Помп, съехала. Ей пообещали немалые отступные.

Кусиков жаловался знакомым: три тысячи Айседора возвращать ему пока не желает, но сама, вдвоём с Есениным, его не позвав, пропивает по 800 франков за вечер.

Мэри Дести, наблюдавшая за жизнью Айседоры и Сергея, констатировала: Есенин, на невиданных запасах терпения не натворивший ничего в «Резервуаре», оказавшись в доме Дункан, немедленно принялся за старое.

Новый знакомый Есенина, художник Борис Григорьев, пришедший работать над его портретом, с удивлением отметил, что прежде чем усесться позировать, Есенин опустошил целую бутылку коньяку. А день только начинался.

При Айседоре едва ли не еженощно дежурили то её брат Раймонд, то Мэри Дести, то сразу оба, в то время как Есенин, толкаясь во все двери и крича что-то обидное, колобродил по всему огромному дому. Накрепко от него запершись, Дункан, Дести и Раймонд спали в одной комнате на кушетках.

Друзья Айседоры не раз предлагали ей сдать буйного мужа в полицию или лечебницу. Та стояла на своём: «Протрезвеет и вновь будет ангел, вот увидите».

Но ведь надо было ещё дождаться, чтобы протрезвел.

«Как-то ночью, — пишет Дести, — он выпрыгнул в окно, рыбкой вылетев головой вперёд и разбив стекло, но даже не поцарапался».

24 апреля Айседора, кое-как выведшая Есенина из запоя, повела его в театр.

Исхитрившись, он сбежал до конца представления.

Его занесло в кафе на Монмартре.

Как водится, заказал себе шампанского.

Официант, оказавшийся русским, узнал Есенина.

— Поздравляю, — сказал доверительно, — что вы оставили, наконец, проклятую Советскую Россию. Видите, до чего нас большевики довели. А я ведь бывший гвардейский полковник.

Заслышав русскую речь, подошёл ещё один официант. Оказалось: тоже из белогвардейских полковников.

Есенин осмотрел их и захохотал.

— Официанты? Бывшие полковники? Оба? Ах, какая грусть. Пла-акать можно! А подайте-ка мне ещё шампанского, я вам скажу кое-что!

Ему принесли, и он, не вставая, торжественно сообщил:

— Знаете что, дворяне? Никакую Советскую Россию я не оставлял! Я был и есть мужик и советский поэт Есенин. И провозглашаю этот тост за советскую власть!

Оскорблённые официанты оставили его. Дорожа своей работой, они были не вправе даже ответить.

На есенинское несчастье в кафе заявились ещё двое русских — знакомые официантов и тоже, увы, бывшие белогвардейцы.

Официанты поведали товарищам о выходке Есенина.

Он по бросаемым на него взглядам сразу догадался, к чему идёт дело.

Когда двое пришедших направились к нему, схватил со стола вилку, начал отбиваться; но силы оказались неравны — как несложно догадаться, к тому моменту Есенин был чертовски пьян.

Его выволокли на улицу и начали от души охаживать.

В себя пришёл, сидя на тротуаре.

Ухо, проткнутое отнятой у него вилкой, кровоточило. Пропали перчатки, кепи и один башмак. Смокинг был в парижской весенней грязи.

А могли бы и убить.

В том парижском апреле Есенин написал два стихотворения, оба — шедевры.

Первое: «Эта улица мне знакома…» — с волшебными строчками:

Удивительные эти лапы потом перенесёт в свои стихи великий наследник Есенина Павел Васильев — у него на лапах будут стоять — не поверите — цветы.

Остаётся только удивляться, как из французского далёка Есенин увидел и навек запечатлел константиновский пейзаж.

Второе:

Никакой поэтической позы в этих стихах не просматривается. Он эту славу не столько выдумал ради образа, сколько нёс на себе, как крест. Есенин признаётся:

И эта романсовая «роковая печать» могла бы вызвать недоумение и скепсис, если бы и она не была истинной.

Роковая печать стояла на его сердце.

И в этих есенинских ангелов верила не только всепрощающая Айседора, но и многие, многие иные.

Смог бы Есенин написать эти любимые целым народом стихи, если бы не вёл изо дня в день такую жизнь? Наверняка солгал бы каким-нибудь неловким, выдуманным, слишком поэтическим словом — и никогда тысячи и тысячи русских людей не стали бы их повторять на память как удивительную поэтическую молитву.

На очередном витке — тело хотя и 27-летнее, а загнанное — Есенин приостановился. Скорее всего, неудачная драка с белогвардейцами так подействовала.

К ним в гости наведались есенинские переводчики Франц Элленс и Мария Милославская и сообщили, что тираж его сборника на французском почти продан.

Это был какой-никакой успех.

Значит, его всё-таки читают во Франции! Люди, способные оценить его поэзию за пределами России, всё-таки существуют!

Пусть их тысяча человек — но это тысяча французов. Открытие.

Стоило полтора года разъезжать, чтобы, наконец, обрести хоть какую-то надежду.

— Хочу, — говорит Айседоре, — большой поэтический вечер. И чтоб не для эмигрантов, а для местных людей. Чтоб никаких русских там не было вообще. Потому что важно понять: а слышат ли здесь?

— Конечно, май дарлинг, конечно. Давай сделаем так: сначала ты расскажешь о себе — французы ценят обстоятельность, порядок, подход, — переводчик бережно донесёт твою речь собравшимся. Затем твои стихи будут читать французские артисты. Затем ты прочтёшь на русском — ты настоящий артист: даже не понимая языка, они оценят. Все узнают, что ты гений.