Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

До отплытия ещё оставалось время, и они втроём — Есенин, Клюев, Чапыгин — пошли к Летнему саду.

Разыскали буфет на Летней пристани.

Чапыгин был уже не в состоянии пить, а Есенин в состоянии. Заказал пива.

Посидев немного, Чапыгин ушёл, Есенин остался с Клюевым — и, на удивление, пить перестал.

В последнее время, оставаясь со старшим своим товарищем в малой компании, Есенин демонстративно отказывался читать стихи: Клюев над ними неизменно насмехался; но здесь всё пошло иначе.

Что-то, видимо, вспомнилось из прошлой — или уже позапрошлой? — петербургской жизни.

Есенин почувствовал, что в отсутствие его свиты Клюев отмяк, успокоился.

Есенин читал ему из написанного в последнее время — Клюев делал точные и умные замечания, и было видно, что он искренне рад хорошим стихам младшего брата.

Расстались нежно.

Вернувшись домой, лёг, наконец, спать.

Проснувшись, увидел, что Приблудного нет — уехал.

Последние недели Есенин дописывал поэму «Песнь о великом походе», сидел без денег, и Приблудный назанимал у всех подряд — под скорый есенинский гонорар. Сумма собралась изрядная. Что-то досталось и Есенину, остальное Приблудный держал при себе, чтобы старший товарищ в разгульном настроении всё не спустил.

Как выяснилось, в честь своего скорого отбытия в Москву Приблудный на эти деньги сшил себе костюм.

Утром, нарядившись в обновку, он понял, что к костюму совсем не идут его поношенные ботинки.

Снял их и недолго думая обулся в есенинские, заграничные.

Посмотрел в зеркало — и ахнул: жених! посол в Монреале! всероссийский денди!

Всё равно у Серёжи ещё одна пара есть.

Есенин ранее писал Бениславской, что Мариенгоф — вор хуже Приблудного, но теперь передумал — написал ей, что вор Приблудный хуже Мариенгофа, и потребовал заодно, чтоб она с Приблудного вытрясла три червонца за ботинки: ношенные Ваней он принимать обратно не желал.

Успокоившись, перечитал рукопись «Песни о великом походе» — и понёс Ивану Майскому в журнал «Звезда».

«Песнь о великом походе» — первая из цикла больших есенинских вещей безусловно просоветской направленности.

Есенин явно поставил себе цель вернуть имя первого революционного поэта России.

Майский должен был оценить. И денег дать.

Поэма написана в новой для Есенина будто бы чуть пританцовывающей манере — на стыке скоморошьего сказа и частушки.

Заломив картуз, рассказчик, начав с нескольких картин времён Петра Великого, переходит к дням революции, повествуя, какими он увидел центральные события Гражданской войны.

Есенин имел в виду осеннее, 1919 года, наступление Юденича на Петроград.

Помимо него, Есенин упоминает иные, не менее пугающие события: казачьи восстания на Дону, наступление Деникина.

Под людьми в кожаных куртках подразумеваются, само собой, большевики. Поражение и погибель их, казалось бы, неизбежны. Но…

Помимо Троцкого, в поэме упомянуты организатор обороны Петрограда Григорий Зиновьев (напомним, зять того самого Ионова, которому Есенин собирается отнести эту поэму для отдельного издания), Фрунзе, Будённый.

(Потом Фрунзе пришлось заменить на Ворошилова по причине следования фактам: в событиях на Дону Фрунзе не участвовал.)

Никаких двойных смыслов в поэме не обнаружишь, сколько ни ищи; автор самым безусловным и панегирическим образом на большевистской стороне:

В «Песни о великом походе» есть несколько удачно придуманных кусков, однако она не относится ни к числу безусловных есенинских шедевров, ни к числу канонических текстов советской литературы.

Вместе с тем нельзя не отметить лёгкость, с которой Есенин пользуется новой поэтической манерой, и воздействие этой манеры на написанные впоследствии многочисленные баллады и поэмы революционного толка.

К середине 1924 года свод поэтических текстов о Гражданской был ещё невелик — мифология эта едва начала создаваться; можно лишь удивиться, как точно Есенин наметил дорожку, по которой стоило идти: это нарочито разудалая, под перепляс «Яблочка», интонация, готовая в любой миг обернуться то ли предсмертной истерикой, то ли принятием смерти, подвигом и победой.

Николай Асеев — сильный поэт и критик, жгуче завидовавший Есенину, — позже отметит одну немаловажную вещь, заявив, что эта поэма отравлена «устряловщиной».

Николай Устрялов — известный публицист той поры, в недавнем прошлом бывший в стане белогвардейцев, придумал термин «национал-большевизм». Смысл казавшегося парадоксальным определения был прост: большевики, по общему мнению, начали свою деятельность как разрушители империи, но, подчёркивал Устрялов, поневоле втянулись в работу по её воссозданию, став, в самом широком смысле, русскими националистами.

Асеев настаивал, что в есенинской поэме слишком чувствуется желание автора срифмовать большевистский задор с дубинкой, которой Пётр I в начале поэмы околачивает глупого дьяка.

Что ж, скорее всего, Асеев был прав.

Майский поэму прочитал в присутствии Есенина и воскликнул: «Берём! В ближайший номер!»

Внутренне ликовал: не к Воронскому в «Красную новь» такую вещь принесли, не к пролетариям в «Октябрь», а к нему!

Есенин сразу выпросил себе гонорар за поэму.

Тогда в журналах платили за публикации гонорары — и преогромные.

Многократно поблагодарив Майского за отзывчивость, Есенин на радостях исчез.

…Спустя сутки в редакции неожиданно появился неизвестный человек сомнительной наружности, явно не имевший к литературе никакого отношения, и хрипло спросил:

— Как мне повидать товарища Майского?

Несколько озадаченный Майский подумал, что зря в редакции нет охраны, но признался:

— Это я.

Гость передал ему записку.

В записке Есенин попросил немедленно выслать ему с этим самым человеком 100 рублей.

— Где человек, передавший вам записку? — спросил Майский.

Тот пожал плечами:

— Там…

Отдавать невесть кому такие большие деньги было бы глупо. Проклиная всё на свете, Майский выбрал самого крупного и здорового сотрудника и велел незнакомцу вести их к автору записки.

Как и следовало ожидать, тот находился в натуральном подпольном нэпманском притоне — тёмном помещении с золотыми разводами на стенах и плюшевой мебелью.