Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Всё это сразу же подняло Есенину настроение.

«…вечером, — пишет Вержбицкий, — Есенин как ни в чём не бывало встал с постели и заявил о своём желании есть».

В компании Повицкого они сели пить чай и есть бублики с мёдом.

На другой день Есенин познакомился с жившей в той же гостинице симпатичной, разбитной, неглупой и лёгкой на подъём барышней — Ольгой Кобцовой.

Между ними завязался не роман — так, романчик; впрочем, они успели дважды сфотографироваться вместе — просто фотограф оказался поблизости; но для Есенина это всё равно кое-что значило.

Более того: эту фотографию он отправил сестре Кате в Москву, не объяснив, правда, кто это вместе с ним: пусть погадают. Наверняка ведь покажут Гале и, главное, Берзинь — эта пусть особенно погадает и помучается.

11 декабря Есенин собрал вещи и, в своей манере, съехал из гостиницы к Повицкому.

Всё продолжилось с того же самого места.

Сам Повицкий вспоминал: «…приезд Есенина в Батум вызвал всеобщее внимание. Его останавливали на улицах, знакомились, приглашали в ресторан. Как всегда и везде, и здесь сказалась теневая сторона его популярности. Он по целым дням был окружён компанией весёлых собутыльников».

В конце концов Повицкий, по просьбе самого Есенина, принял радикальные меры: уходя на работу, запирал его в квартире.

Он сидел там один до трёх часов дня.

Только когда Повицкий возвращался, Есенин оказывался на воле. Они шли обедать.

Вечера Есенин проводил, как ему заблагорассудится.

Когда иные задаются вопросом, как же Есенин ухитрялся пить и при этом так много написать стихов и поэм, ответ лежит примерно в этой плоскости: так вот и писал, иногда оставаясь трезвым до обеда, а дальше — как пойдёт.

В десятых числах декабря Есенин приступает к работе над самой большой своей и самой гармоничной поэмой — «Анна Снегина».

Уже к середине декабря понимает это и сообщает в письме Чагину: эта вещь, по его мнению, «лучше всего, что я написал».

В эти же дни он знакомится с молодой армянкой Шаганэ Тальян. Она работала учительницей в местной школе и входила в группу молодёжи, постоянно собиравшейся у Повицкого.

Стихи «Шаганэ ты моя, Шаганэ» известны миллионам и много раз положены на музыку. Парадокс, однако, в том, что очарован был Есенин не столько ею, сколько её младшей сестрой Катей. Шаганэ была красива, а Катя вообще казалась неземным созданием.

Но когда Есенин решит написать стихи — уже на третий день знакомства с обеими сёстрами, — он всё-таки использует имя Шаганэ, имея при этом в виду всё-таки её сестру.

У него же «Персидские мотивы» — ну какая там может быть Катя? Да и у Блока в «Двенадцати» уже была Катя…

Никаких отношений у Есенина не сложится ни со старшей сестрой, ни с младшей — только лёгкая, головокружительная приязнь. Как раз на шедевр хватило.

Никаких женщин ему, кажется, всерьёз и не надо было.

Уехавшие обратно Соколов и Вержбицкий, не сговариваясь, спрашивали его в письмах об Ольге Кобцовой.

Но вся эта история как завертелась скоро, так и прошла стремительно. Будь у Есенина бурный роман с перспективой, едва ли позволил бы запирать себя в доме.

Вскоре он лениво ответил Вержбицкому, что вернул Ольгу «её кошке»: «С ней ей уютней. Нам она не ко двору».

Добившись искомого волнения Берзинь — та написала письмо с вопросом, верны ли слухи, что Есенин женился, — он успокаивающе ответил и ей: нет-нет, не женился, просто сидел с одной «надоедливой девчонкой» в ресторане, вот и заметили меня там; но сейчас она изгнана.

Прошла всего неделя работы над «Анной Снегиной», написались только первые стихи из цикла «Персидские мотивы» — а он сам был обескуражен результатом.

Настроение снова изменилось в самую лучшую сторону. Бениславской в письме от 17 декабря сообщает:

«Работается и пишется мне дьявольски хорошо. До весны я могу и не приехать. Меня тянет в Сухум, Эривань, Трапезунд и Тегеран, потом опять в Баку.

На днях высылаю Вам почтой 2 ящика мандарин. Мы с Лёвой едим их прямо с деревьев. Уже декабрь, а вчера мы рвали малину».

В следующем письме — ещё более важное: «Я чувствую себя просветлённым, не надо мне этой глупой шумливой славы, не надо построчного успеха. Я понял, что такое поэзия».

И, наконец, далее — о личном: «Я один. Вот и пишу, и пишу. Вечерами с Лёвой ходим в театр или ресторан. Он приучил меня пить чай, и мы вдвоём с ним выпиваем только 2 бутылки вина в день. За обедом и за ужином. Жизнь тихая, келейная. За стеной кто-то грустно насилует рояль, да Мишка лезет целоваться. Это собака Лёвина».

В конце декабря в Батуме вдруг выпал снег — подобное там случается редко.

Есенин придумал покатать на санях Шаганэ и Катю — сам сел на козлы, сам управлялся с лошадями.

Оглушительно свистел — кони, никогда не слышавшие подобного звука, пригибали головы и неслись ещё быстрее. Счастлив был необычайно.

Две прекрасные армянки ездили на санях впервые в жизни.

Красивый кадр: Батум, женские чуть взволнованные, раскрасневшиеся глазастые лица — и заливающийся смехом Есенин. Едва ли не последний раз в жизни он был по-настоящему счастлив и доволен собой.

Под Новый год у него сразу в нескольких издательствах вышли тощие книжечки стихов.

К финалу 1924 года Есенин по количеству продаваемых книг вышел на первое место среди живущих в России поэтов. Второе занимал Маяковский, а третье — комсомольский кумир Александр Безыменский.

В большем количестве, чем есенинские, продавались книги Блока. Но это поражение не было обидным.

В предновогодних письмах Гале Бениславской, Берзинь и сёстрам Есенин интересовался только Приблудным и Эрлихом: почти всех остальных друзей растерял — и не очень печалился.

О жёнах и Августе Миклашевской не расспрашивал.

Да и они о нём, наверное, тоже.

Дункан, наконец, поняла, что он оторвался от неё совсем, навсегда, и уехала в Берлин.

Там в первые дни января дала интервью, где рассказала: «Мой муж в настоящий момент на Кавказе, куда поехал, чтобы сделаться разбойником. Он предполагает написать поэму о жизни бандитов, а потому решил сам заняться бандитизмом, чтобы подробно познакомиться с этой средой. Но это всё меня мало касается, ибо я предполагаю с ним развестись. Я бы это сделала ещё в России, но там правительственные учреждения открыты только днём, а мой муж всегда днём спит, а ночью пьянствует. Я так и не смогла получить развода…»

Закончивший 1924 год элегический снегопад в первые же дни 1925-го обернулся в Батуме природной катастрофой.

Совершенно немыслимый в этих местах, ударил пятнадцатиградусный мороз, разом убивший на побережье все цитрусовые деревья и ягодные кусты. Ни мандаринов, ни малины.