Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

В его жизни она появилась очарованной и влюблённой, но с какого-то момента определила для себя: Есенину буду служить как поэту, но делить с ним постель — не буду.

Что ж, сильная позиция.

В последние дни октября Есенин снова запил.

Вардин тогда познакомил его с молодым комсомольским поэтом и журналистом Михаилом Юриным.

Тот, хоть и представлял пролетарскую поэзию и, как все пролетарии, Есенина за глаза костерил, при виде живого оппонента и к тому же известнейшего поэта в стране остолбенел и потерял дар речи.

Тот позвал его на другой день в гостиницу — поговорить.

Выяснилось, что у Юрина есть стихи с весьма симптоматичным упоминанием Есенина:

Удивительным образом это Есенина вовсе не задело, более того, эти строчки он похвалил.

Юрин старался каждый день попадаться Есенину на глаза, проводить с ним побольше времени; тот был не против — всё равно скучно.

Как-то Юрин явился к нему в гостиницу под предлогом возвращения сборника Александра Безыменского «Комсомолия», который Есенин у него безапелляционно отобрал накануне.

Постучался.

Из-за двери — хриплый голос:

— Можно, чёрт побери!

Вошёл. «Комсомолия» лежит возле кровати раскрытая, на ней бутылка, рюмка, недоеденная рыба. Есенин, похоже, сделал это нарочно: почитал — и решил, что лучшего применения подобной поэзии не сыскать.

Сам хозяин в крайней степени опьянения стоял возле рукомойника и поливал голову водой.

Юрин, отдадим ему должное, начал выговаривать Есенину не за замурзанную книгу, а за то, что он так беспощадно губит свой дар.

Есенин, отжимая мокрые волосы руками, слушал, иногда кривя лицо, потом велел шёпотом:

— Лучше стихи почитай.

Юрин начал читать.

Есенин в такт размахивал рукой.

Юрин рассказывает:

«…он подошёл ко мне вплотную и неожиданно выпалил:

— Ты русский?

— Да, русский.

— Любишь русских?

Я пожал плечами и нерешительно ответил:

— Смотря кто эти русские.

Но Есенин настойчиво требовал прямого ответа:

— Нет, скажи, любишь русских?

— Русского рабочего люблю, — ответил я опять уклончиво.

Есенина, очевидно, вполне удовлетворил мой ответ, и он, обернувшись к кровати и показывая пальцем на „Комсомолию“, хриплым, пропитым голосом проговорил:

— А чего же вы в „Комсомолию“ насажали одних жидов?

Уничтоженный и поражённый таким оборотом речи, я стоял как вкопанный и молчал. Мне захотелось поскорее отделаться от него и не заглядывать сюда никогда. А Есенин, как ни в чём не бывало, развивал передо мной свою крестьянскую философию.

— А вот я не люблю рабочего. Я — мужик. Если я из окна увижу, что по улице идёт буржуй, я скажу рабочему: пойдём, набьём ему морду, а когда мы побьём буржуя, я скажу рабочему: иди, я тебя не люблю…»

Едва представилась возможность, Юрин ушёл.

Когда они увиделись в следующий раз, было заметно, что Есенин потерял к нему всякий интерес.

Выйдя из очередного загула, Есенин съехал из гостиницы и снял себе комнату у Коли Вержбицкого на окраине Тифлиса, на Коджорской улице, дом 15, никому, кроме Вардина и Васьки, нового своего адреса не сообщив.

Успокоился и вернулся к работе.

Балкон квартиры выходил в сад. Под балконом росла алыча и был разбит цветник.

Почти Персия.

Из гостей принимал только художника Илью Рыженко.

Сам тоже заходил к нему и мог часами смотреть эскизы и рыться в папках с рисунками.

В первых числах ноября на квартире Вержбицкого он напишет «маленькую поэму» «Русь уходящая»:

Раскол, упомянутый Есениным, конечно, имел место не только и не столько в стране, сколько в нём самом. За комсомолом хочется — но точно не за «Комсомолией» Безыменского. Отчего же ленинскую победу — которую когда-то принял всем сердцем, а теперь вновь вернул в себе ощущение её величия, — присваивают какие-то другие, вздорные люди?

Зацепка за этническое у Есенина — при нередких, но, как правило, нетрезвых отсылках к этой теме — имела характер почти нервический.

В конце концов, даже автор «Комсомолии» был русский. И Демьян Бедный, вызывавший у Есенина всё более настойчивую неприязнь и не раз упоминаемый в его стихах, всегда в негативном контексте, — тоже русский.

А милейший Лившиц, тут же взявший «Русь уходящую» в печать и заплативший Есенину по высшему разряду, — не русский. И Вардин тоже.

Самым простым образом есенинскую претензию можно рискнуть переложить прозой так: отчего я, русский человек, чувствую здесь себя, будто я у кого-то в гостях?

Тема беспризорности, выросшая из полусиротского ощущения ребёнка, воспитывавшегося практически без отца и в сложных отношениях с надолго пропадавшей матерью, в последние годы жизни становится для Есенина одной из важнейших.

Скажут сейчас: а как же «Письмо к матери» — классические стихи, которыми Есенин часто завершал свои выступления?

Увы, сам Есенин не раз говорил, что стихи эти написаны не о матери, а о бабушке — это её облик виден в стихах, это она в старомодном шушуне выходила на дорогу.

Мать в этих стихах — поэтическая форма, а не конкретное лицо.

Об отсутствии как в есенинских стихотворениях, так и в его автобиографиях фигуры отца мы уже не раз говорили.

Вся эта перманентная бравада на тему «я — мужик» оснований не имела никаких, помимо факта рождения в селе.

Есенин, по совести, должен бы иначе говорить: вы тут пролетарии, буржуи, большевики, белогвардейцы — а я беспризорник, которого в комсомол за поведение не берут, да я и не стремлюсь, разве что хочу пробежаться за вашей колонной, посвистеть вам вслед с лёгкой завистью.

Чувство беспризорности, потерянности стало главным в его мироощущении, когда одежды деревенского пастушка, революционного пророка, московского озорного гуляки, поэта-имажиниста, помотавшегося по европам франта — рассыпались.

Первый подступ к теме случился ещё в 1923 году, когда было написано стихотворение «Папиросники»:

Обратите внимание, как совпадают эпитеты, которыми Есенин наделяет московских беспутных детей, с теми, что ранее он применял к самому себе.