Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

На словах Есенин мог ему посочувствовать, но что думал про себя?

Например, вот что.

Оказывается — и это поразительно! — у большевиков есть явное стремление к удержанию равновесия в мире литературы.

Значит, не всё у большевиков, как шоссе, закатано в асфальт: вчерашние сильные мира сего сегодня могут быть разом превращены в прах, обрушены и с политических высот, и с литературных.

Это было открытие!

3 марта, на следующий день после встречи Есенина с Вардиным, на очередном совещании комиссии по пролетарским деятелям Фрунзе отчеканил:

— Товарищ Вардин неправ, когда говорит, что «Красная новь» своей деятельностью содействовала отходу «попутчиков» от пролетарского лагеря. Я знаю, что отпугивает «попутчиков» от нас не «Красная новь», а скорее та тактика и те методы, которые пропагандируются журналом «На посту»!

Перед Есениным не стоял вопрос, с большевиками он или нет. Он и так был с ними и очередные взносы в виде нескольких поэм и баллад сделал.

Вопрос стоял другой: с кем из большевиков ему быть?

Например, товарищ Сталин — он на чьей стороне? Вардина, Демьяна Бедного и тех партийных товарищей, кто за ними стоял? Или на стороне Воронского?

Однако на стороне Воронского не только Фрунзе, но и Троцкий.

А у товарища Сталина с товарищем Троцким крайне сложные отношения.

И как тогда выглядит расклад сил? Кто может разгадать эту загадку?

Это в Баку и в Сухуме просто — там всё большевистское начальство относится к Есенину, как к сыну.

А здесь, в Москве?

Не успел толком обжиться — вызывают в ЧК.

Стал вспоминать: по какому такому делу? — но определиться не смог.

Уже на месте выяснилось: арестовали Ганина.

После пивного «дела четырёх поэтов» они толком не виделись, но один неприятный разговор всё-таки был.

Ганин большевиков не любил всё злей и злей; дошёл до того, что, сам неудачник, собрал вокруг себя ещё больших литературных неудачников; вместе они строили какие-то дичайшие планы свержения советского ига.

В организацию входили художники Пётр и Николай Чекрыгины — братья двадцати трёх и двадцати двух лет, литераторы Виктор Дворянский, Владимир Галанов, Григорий Никитин, Александр Потеряхин, профессор Сергей Головин, несколько молодых крестьян и ещё один близкий знакомый Есенина по имажинистским временам Борис Глубоковский — бывший артист, бывший критик, а на тот момент журналист.

Собирались они с августа 1924 года, периодически обсуждая — всерьёз или по нерастраченному дурному задору, — как совершить переворот: диверсии ли нужны, террор или что-то иное.

Ничего конкретного не готовили, зато заранее определились с составом правительства, составив списки будущих министров, куда Ганин внёс и Есенина.

С этим списком правительства Ганин явился к Есенину — то ли похвастаться проделанной работой, то ли оповестить, то ли спросить разрешения.

Есенин взбесился: велел своё имя из списков вычеркнуть и с такой ерундой больше к нему не обращаться.

Ордер на арест Ганина был подписан 1 ноября Генрихом Ягодой, на тот момент заместителем председателя ОГПУ.

Дело на Ганина открыли 13 ноября.

Вели дело два следователя: Словутинский и Агранов.

При обыске у Ганина нашли бумаги, где тезисно прописывались основания для создания организации и ближайшие планы.

Там говорилось:

«…Россия — это могущественное государство, обладающее неизбывными естественными богатствами и творческими силами народа, — вот уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии. Ясный дух русского народа предательски умерщвлён. Святыни его растоптаны, богатства разграблены. Всякий, кто не потерял ещё голову и сохранил человеческую совесть, с ужасом ведёт счёт великим бедствиям и страданиям народа. <���…>

Но как это случилось, что Россия, на протяжении столетий великими трудами и подвигами дедов и пращуров завоевавшая себе славу и независимость среди народов земного шара, ныне по милости пройдох и авантюристов повержена в прах и бесславие, превратилась в колонию всех паразитов и жуликов, тайно и явно распродающих наше великое достояние?

…Вполне отвечая за свои слова перед судом всех честно мыслящих людей и перед судом истории, мы категорически утверждаем, что в лице господствующей в России РКП мы имеем не столько политическую партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую, если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности, средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, равенстве и братстве народов таятся смерть и разрушения. <���…>

Для того, чтобы раз и навсегда покончить с так называемой РКП, сектой изуверов-человеконенавистников, необходимо:

1) …путём повседневных систематических разоблачений (речи, воззвания и прокламации) дискредитировать в глазах рабочих масс не только России, но и всего мира деятельность современного Советского правительства…

2) …выдвинуть новые принципы государственности, общественности, личных прав человека. В противовес коммунистической ереси мы должны рассматривать историю не как борьбу классов, а как постоянное самоусовершенствование в борьбе за культурные блага. <���…>

6) Не предрешая заранее, какой общественный строй должен быть в государстве Российском, а выдвигая со своей стороны идею Великого Земского Собора, мы всё же должны зорко смотреть, чтобы тайные враждебные силы раз и навсегда потеряли охоту грабежа и бесчинства народа в целом и не помешали бы в дальнейшем развернуть в России её ещё не исчатые силы на путь духовного и экономического творчества…»

Ганину показали эти бумаги, спросили: что это?

Сказал, что наброски для романа.

Никто, конечно, не поверил.

В ходе следствия Ганин дал показания:

«…к политической работе я никогда себя не готовил. Я хотел исключительно работать в художественно-литературной области. Мной не написано ни одной социально-политической книги. Ни к какой политической партии я никогда не принадлежал. Но гражданином я был всегда или, по крайней мере, стремился им быть, ибо стремился всегда по мере моих сил и способностей помогать трудовому народу, крестьянам и рабочим вырваться из того социально-экономического гнёта, в котором они находились, в котором находился и я. <���…>

Я приехал сюда, в Москву, как в центр научной и литературной работы. <���…>

Но приезд мой оказался для меня роковым… я оказался в крайне отчаянном положении: без работы, без комнаты, без денег. И так продолжалось до дня ареста. Питался я большей частью в кафе Союза поэтов „Домино“. Позднее — „Альказар“ и „Стойло Пегаса“. А ночевал — где застигнет ночь.