Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Но какая-то муть со дна души всё равно поднялась.

Она же ему помогала! А с чего она могла помочь? Только с его, Сергея, денег!

Ведь три тысячи рублей передавал недавно!

Значит, он горбатится, а мать отнимает у сестёр и сует этому — здоровому детине, который сам может заработать!

Обозлился на мать самым чудовищным образом.

И корни этой обиды старые, и побеги разрослись во все стороны, в какие и сам не ожидал.

То, что Есенин едва признавал своего сына от Изрядновой Юрия; то, как издевался над Райх в случае с Костей — тоже своим; то, что на Сашу, от Вольпин, даже смотреть не пошёл — это всё детское, константиновское наследство.

Мать, когда забеременела на стороне, с отцом в то время не жила, в плотском смысле, совсем.

Когда б жила хоть изредка, если бы хоть как-то совпало по срокам — возможно, родила бы пацана, и был бы у Сергея законный брат, и отец всю жизнь бы его воспитывал и знать не знал, что в дураках ходит.

Когда Сергей об этом думал, то зверел, его физически мутило от обиды — и на мать, и на женскую породу вообще.

Смириться с этим не смог никогда.

На далёкий путь требовались большие деньги — надо было взять их где-то сразу большим куском.

Начал, наконец, конкретно обсуждать выход собрания сочинений в Госиздате, надеясь выторговать десять тысяч рублей.

Ещё продал «Анну Снегину» частному издателю Израилю Берлину — за тысячу рублей.

При средней зарплате даже по Москве в несколько десятков рублей — небывалые суммы.

Есенин задумался: а не купить ли сёстрам квартиру? (Не себе, а сёстрам! Чтобы девочки его рязанские сиротами не были! А он уж как-нибудь у сестёр спрячется.)

Обещанные деньги и полученная тысяча вскружили голову. И — пошли друзья сплошной чередой.

Наседкин — само собой.

Ещё из прежних Пётр Орешин, Иван Касаткин зачастили, из недавних Бабель, Всеволод Иванов и Борис Пильняк вновь оказались рядом. Пильняк познакомил с актёром Василием Качаловым, близко сошлись с ним; стихотворение про качаловского Джима Есенин напишет едва ли не на второй день после знакомства. Ещё заходил к Воронскому, читал «Анну Снегину» в большой литературной компании, но когда предложили обсудить, отрезал: «Вам учить меня нечему. Вы сами все учитесь у меня», — и был прав. Из молодых и новых — наконец, объявился Леонид Леонов, которого Есенин ранее читал и ценил: крепкий парень, очень одарённый; хотя и купчик — себе на уме, подзакрытый и не очень пьющий, но на язык ловкий — красочно говорит, едко.

Литераторам, артистам, музыкантам нравилось дружить с Есениным — что-то в нём было открытое, человеческое, славное; с ним неизбежно становилось весело, шумно, радостно: много вина, много песен. Постоянно находил каких-то знатоков русской народной, плясунов; всех принуждал слушать, любоваться, удивляться, сам подпевал, сам плясал…

С Есениным праздник не прекращался.

Но все названные и многие не поименованные после этого праздника возвращались к себе отлёживаться, отпаиваться водичкой и чайком, а у него один праздник сменялся следующим, день — новым, а третий день — очередным. Смотришь — через неделю Сергея хоть выжимай: пьян насквозь, и глаза не узнают никого.

Галя периодически запирала его и даже к телефону не разрешала подходить.

Сидел дня по два, по три, пока не возвращался в сознание.

Раскаивался, обещал и себе, и ей: всё, больше не будет, надоело.

Но хватало на день, на два, на три.

В трезвые дни опять затеялся разговор о журнале.

Название «Вольнодумец» теперь уже точно не годилось, нужно было придумывать что-то исконно русское.

Перебрали с Васей Наседкиным: «Новая пашня», «Загорье», «Стремнины», выбрали — «Поляне».

Прозу должны были тянуть всё те же: Пильняк, Иванов, Бабель, Леонов, Касаткин; с поэзией оказалось сложнее — надо было сбивать новый свой круг, а из кого? Из молодых поставил на трёх Василиев: Казин, Александровский — тоже из пролетарской молодёжи, но хватка вроде есть; ну и Наседкин, само собой.

Из старшего поколения, так и быть, Орешин. И Павел Радимов.

Поразмыслив, Есенин сам себе признался: журналом он лично заниматься не станет. Возиться с чужими рукописями, когда он и свои-то в порядок годами не может привести, — нет, невозможно.

А Наседкин для этого подходил: поэт умеренной силы, звёзд с неба не хватает, зато для редактора — идеальный случай: редактор не должен быть очень талантливым, у него тогда голова о другом болит; а этот — аккуратист, упрямец, с амбициями, и биография подходящая — всю Гражданскую провёл в боях и погонях.

Для веса ему — редколлегия: сам Есенин, Всеволод Иванов и Павел Радимов.

С более или менее продуманной идеей пошли вдвоём в Госиздат к заведующему отделом художественной литературы Николаю Накорякову, изложили пожелания; тот выслушал благосклонно и внимательно.

Но идею надо было двигать дальше, серьёзнее: заручаться поддержкой в самых верхах — не Троцкого, так Бухарина или Фрунзе, или ещё кого-то, а хоть бы и Сталина.

В который раз вспоминались имажинисты: ах, с ними всё-таки было проще — они тащили весь этот быт на себе; а тут всё надо было самому. У Васи хватки, может, и хватало бы, но его же не знал никто.

За всеми заботами волнение о деле Ганина поутихло.

День не взяли, два не взяли — значит, всё-таки нет этого списка правительства в бумагах.

Повстречался с Зиной Райх и навестил детей — подросли. Подарков не привёз.

С Миклашевской виделся — результат всё тот же: никакой.

Возвращался в смутной надежде, что здесь кто-то ждёт, как-то всё поменяется… Ждала, между тем, одна Галя — но её он не хотел.

В этот заезд прямым текстом сообщил ей:

— Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий, самый лучший друг. Но я не люблю вас как женщину. Вам надо было родиться мужчиной. У вас мужской характер и мужское мышление.

Галя на несколько секунд закрыла глаза (чтобы не брызнули слёзы), а посмотрела на него уже успокоившись, со всем внутри справившись:

— Сергей Александрович, я ничего от вас не требую и никак не посягаю на вашу свободу.

В тот же вечер нашла возможность разыскать своего прежнего любовника Сергея Покровского, пошла с ним гулять. Покровский был вне себя от счастья. Галя по большей части молчала и на его слова, не слыша их, улыбалась.

— Вы слышите, Галя? — переспрашивал он время от времени.

Та кивала, как будто слова долетали с запозданием в полминуты.

Ситуацию, сама того не осознавая, качнула Катя Есенина.

В те дни она познакомилась с питерской поэтессой Марией Шкапской.

Как-то Шкапская позвонила Кате:

— Можно зайти к вам в гости с одной подружкой?

Катя выбежала в соседнюю комнату: там за столом сидели Наседкин, Галя и Сергей, причём последний был уже хорошо под хмельком. Сказал: