Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Если кому-то нужен какой-то особенный, свой Есенин, то его всегда можно додумать.

Но любая интерпретация Есенина всё равно проиграет написанному им самим, его поэзии.

Если оглянуться назад из дня сегодняшнего, очевиден непреложный факт: Есенин и Маяковский — по сути своей поэты «левые». Для тех, кто «левую» идею воспринимает как заразу, это определённая проблема: через их стихи, прочитанные непредвзято, зараза будет расползаться вечно.

В то же время есть некая мистика и страшная предопределённость в том, что два главных, самых именитых поэта Советской России убили себя, равно как историческим самоубийством закончилась сама советская эпоха и порождённое большевиками государство — СССР.

Любые противоречия в есенинском мировоззрении — кажущиеся. Доходя до предела, всякое его качество оборачивается противоположностью.

Есенин, как мы помним, ненавидел войну, всю жизнь её избегал.

Он вообще никакого насилия не мог принять. Порукой тому великие его стихи о животных: «Лисица», «Корова», «Песнь о собаке». Даром, что сам вырос в деревне, где забивание скотины — часть быта.

Едва найдя свой голос, Есенин уже в 19 лет обращается к эпосу.

Мы помним «маленькие поэмы» о бунтарях — «Ус» и «Марфа Посадница». Тогда же, в 1914 году, пишется «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете Троеручице, о чёрном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе». В 1925 году поэма была переработана, ошибочно датирована 1912 годом и получила название «Песнь о Евпатии Коловрате».

Что характерно для Есенина эпического? Тема неизбежности поражения!

Дружина Евпатия, вопреки существующему мифу, в есенинском изложении не выиграла даже первого сражения — перепилась и сразу была бита.

Василий Ус, едва выйдя в поход, «повенчался… с синей вьюгой».

Судьба Марфы, бросившей вызов царской Москве, предопределена.

Первая революционная поэма «Товарищ» — о том же: отца маленького Мартына, вышедшего с «Марсельезой» на бой, тут же застрелили. Призванный Мартыном Иисус сошёл с иконы, но и его сразила пуля.

В этом контексте вполне органично выглядит обращение вставшего на «советские рельсы» Есенина к теме бакинских комиссаров. Почему именно они? Да потому, что их всех убили!

Героика неизбежно оборачивается гибелью.

Есенин словно бы заранее решил: война — это смерть и ничего более, победить в ней нельзя.

Здесь, конечно, отражается есенинское личное. Он так думал — о себе. Что ему нельзя туда, где стреляют, режут, бьют. Что он погибнет первым и не успеет сказать своё слово.

Есенинский пафос практически всегда кажется антивоенным.

От «маленькой поэмы» «Русь», написанной как отклик на Первую мировую («Мир вам, грабли, коса и соха!») до «Анны Снегиной» («И сколько с войной несчастных…»).

Обратите внимание: в стихах Есенина встречаются две отлично сделанные зарисовки, изображающие ветеранов военных действий.

Первая, в «Анне Снегиной», где фигурирует брат Оглоблина Лабутя, просто издевательская:

Вторая зарисовка — в «Руси советской» — также с оттенком скрытой, но явственной иронии:

В «сонном лике» косноязычного красноармейца, прямо скажем, просматривается признак некоторой недоразвитости.

О своём мнимом дезертирстве в Первую мировую Есенин писал неоднократно и с гордостью: и в поэтическом изложении («Анна Снегина»), и в автобиографиях.

С Гражданской было уже сложнее.

В какой-то момент у Есенина прорывается:

Неожиданный поворот!

«Завидую», значит?

О том же — в «Письме к женщине» (1924):

Но так ли удивителен этот поворот?

Давайте ещё раз бесстрастно посмотрим на созданное им.

«Песнь о великом походе» (1924) — безусловно героический эпос, но с выходом в пахнущее человеком, частное, тёплое.

Ротный перед боем просит передать его сапоги жене — он, как у Есенина водится, не надеется выжить.

Но случается сражение — и что?

Смерть побеждена и преодолена.

Оказывается, бывает и так.

Ленин (цитируем отрывок из неоконченной поэмы «Гуляй-поле») умер, но пришли его наследники:

В этих строчках часто (и не без оснований) видят точный портрет большевиков — не просто суровых, но угрюмых, злых, творящих (а не свершающих) дела.

Однако здесь слышится и другой подтекст: если идти смерти наперекор, то только сурово, бесстрастно, победительно — по-другому нельзя. Иначе всё закончится, как у Евпатия, Марфы, Уса, отца Мартына, бакинских комиссаров. Как закончилось у главных для Есенина, так трогавших его исторических персонажей: Разина, Пугачёва и Махно.

Но напоследок, ещё раз перечитав три этих имени, стоит всё-таки понять: будучи по сути своей миротворцем и гуманистом, Есенин вместе с тем, как мы видим, неизбежно апеллировал к фигурам внегуманистического толка, признавая именно за ними правду национального характера.

Если в этом таится противоречие — пусть так и будет.

Но, кажется, противоречия нет.

Есенин просто смотрел на мир открытыми глазами. Хочется, чтобы все были яблоками в саду. Но всё остаётся так, как есть.

Не менее любопытны этнические вопросы в контексте жизни и поэзии Есенина.

То, что он гордился своей русской кровью и почитал её за дар — очевидно.

Дальше начинаются некоторые сложности.

О есенинском антисемитизме ещё при его жизни начали сочинять анекдоты.