Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Один из них даже был опубликован в нью-йоркском «Грин джорнал» («The Green Journal»).

«Есенина встречают на трамвайной остановке.

— Что поделываете, Есенин?

— Трамвай подъевреиваю.

— В смысле? Поджидаете?

— Э, нет, брат, меня на этот раз не поймаешь!»

Сам он на свою неоднозначную славу реагировал с усталой гримасой, раз за разом повторяя:

— Ну какой я антисемит? У меня жёны еврейки и дети от них.

По факту жёны Есенина, официальные и гражданские, были: русская, немка, еврейка, еврейка, грузинская француженка, ирландка, русская.

Это Есенин сказал: «По-видимому, евреи самые лучшие ценители искусства, потому ведь и в России, кроме еврейских дев, никто нас не читал».

И здесь начинается крутой замес, где концы и начала теряются.

Показательная история. 31 октября 1925 года умер нарком по военным и морским делам СССР Михаил Фрунзе.

Весть о его смерти Есенина обескуражила.

Конечно, всё это наложилось на его собственные предсмертные ощущения — и тем не менее…

Вдвоём с Воронским они пошли прощаться с Фрунзе.

На следующий день Есенина, пьяного, видели в Госиздате, где он кричал:

— Это Фрунзе дал мне пальто, когда меня обокрали на Кавказе! Это он велел дать. А теперь умер! Жалко, жалко мне его!

И тут же:

— А на место его теперь назначат ж-жи-да!.. Да!

До 1925 года «место» Фрунзе — глава Реввоенсовета. До Фрунзе этот пост занимал, как мы помним, Троцкий.

Одновременно Есенин признаётся Эрлиху:

— Знаешь, есть только один человек, которому, если он рассердится на меня и скажет: сейчас отстегаю тебя! — я тут же скажу: бей!..

— Кто?

— Троцкий.

Как всё это совместить? Видимо, никак. Надо принять: это Есенин, точка.

Блюмкин вытаскивает Есенина из-под ареста под собственное честное слово — сложно было не оценить широты этого жеста.

Но тот же Блюмкин едва не застрелил молодого актёра и приятеля Есенина Игоря Ильинского, когда тот в ресторане вздумал вытереть ботинки о портьеру; пришлось Есенину, не без риска для жизни, вступиться за Ильинского, и тот успеть сбежать.

Отношение Есенина к Блюмкину носило полуиронический характер, с элементами опасения; такие эпизоды, как с Ильинским, уважения не прибавляли. Ильинский, впрочем, сам был представитель того же народа.

Часто вспоминают тифлисскую историю, как работавший там в 1924 году по линии ОГПУ Блюмкин якобы приревновал Есенина к своей жене и едва не застрелил его прямо в ресторане.

Реальность этого эпизода под вопросом: во-первых, у Блюмкина не было жены; во-вторых, в мемуарах он фигурирует под ложной, взятой для прикрытия, фамилией, то есть нам только намекают, что это Блюмкин; в третьих, есть несостыковка по датам: в те дни Есенина в Тифлисе не было.

Однако оставим эту историю непрорисованной частью общей картины.

Административные и, самое неприятное, уголовные дела Есенина, в том числе никак не касавшиеся антисемитских скандалов, в большинстве случаев вели следователи еврейского происхождения. Сложно представить, что поэт не обращал на это внимания.

Этнически озабоченные критики изрядно попортили Есенину нервы — они действовали с завидным постоянством начиная примерно с 1916 года и до самой есенинской смерти. И не стоит скрывать, что, читая очередной пасквиль на себя, Есенин, безусловно, отмечал, что за фамилия у автора.

Когда в сегодняшних работах о Есенине маститый филолог объясняет есенинские настроения раздражением, наложившимся на «впитанную с молоком матери традиционную сельскую ксенофобию и на воспринятые в околосимволистской среде расовые теории искусства», невольно ловишь себя на мысли, что начинаешь Есенина понимать.

Традиционную сельскую ксенофобию, говорите? Расисты в лице Белого, Брюсова и Блока?

Это чудно, друзья мои, чудно.

Хочется сразу в ответ что-нибудь вслух прочесть из «Страны негодяев».

Но ведь и отличные рецензии на стихи Есенина тоже сплошь и рядом писали литераторы и критики с говорящими фамилиями. Скажем, едва ли не лучшие отзывы с завидным постоянством выдавал с какого-то момента Илья Эренбург.

Основные (хотя и не все) есенинские друзья — с еврейской кровью: Каннегисер, которому были посвящены небывалой нежности стихи; Мариенгоф, Эрлих; в меньшей степени Шершеневич, но и он тоже — и, безусловно, больше, чем, скажем, Пимен Карпов.

В последние годы он крепко сошёлся с Бабелем.

Издавали Есенина многие, но стихи «Издатель славный!..» Есенин посвятил Илье Ионову (Бернштейну) и с его подачи написал целую поэму по его рассказам.

Можно привести чуть более сложный, но не менее показательный пример: в минуты раздрая Есенина, как никто, мог успокоить Мейерхольд — и Есенин ему доверялся.

Другое дело, что Всеволод (изначально Казимир Карл Теодор) Мейерхольд (изначально Майергольд) был немец из лютеранской семьи. И отец его Эмиль Майергольд был немец, и мама Альвина Неезе тоже немка. Зачем Казимир Карл Теодор Майергольд, так сказать, евреизировал свою фамилию, вопрос любопытный; но в любом случае Есенин его немцем, как и свою Зину, точно не считал.

А вот с Орешиным по-настоящему сердечной дружбы — такой, чтобы жить под одной крышей, не расставаться, хлеб делить на двоих, — не складывалось. Между Есениным и Клычковым после непродолжительного совместного бытования в 1918 году пробежала чёрная кошка, и за последующие годы они так и не сошлись заново.

Ивана Приблудного обожал, но лицом по столу возил…

Грузинов?

Да, Грузинов был крепкий приятель.

Всеволод Иванов, пожалуй, тоже.

Писатель Иван Касаткин, поэт Василий Казин — ну да, да.

Леонид Леонов ценился им как мастер, но здесь до тёплого приятельства, как с Бабелем, дело не доходило: слишком разные характеры.

Валентин Катаев придумал дружбу с Есениным, по большей части, задним числом.

Да, Есенин обожал Сергея Конёнкова — но здесь чувство было скорее сыновнее — тот был сильно старше.

И ещё Ширяевца Есенин любил, как мало кого: по-настоящему, пожизненно. Но и у того настоящая фамилия была почему-то Абрамов.

Во всём этом раскладе антисемитизм Есенина выглядит несколько странно. Порой он словно направлен был против незримого оппонента.

Потому что большинство из тех, кто вблизи, — ласковые друзья и преданные женщины.

По количеству времени, проведённого вместе, под одной крышей (не считая матери, отца, сестёр, деда, бабок и за исключением периода обучения в Спас-Клепиках), первая пятёрка в жизни Есенина выглядит так: Мариенгоф, Дункан, Клюев, Райх, Бениславская.

Говорит это о чём-то?

Наверное, о чём-то да говорит.

Например, о том, что среди всех перечисленных русский по крови только Клюев.

Даже после ссоры с Мариенгофом Есенин ни в одном из сборников не снимал посвящений ему. В последние годы выходят подряд «Берёзовый ситец», «О России и революции», «Избранные стихи» — и в каждом посвящения Мариенгофу.