Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Очарование и разочарование не обязательно сменяют друг друга, но иной раз могут существовать одновременно.

Под финал 1919 года Есенин и Шершеневич задумали опубликовать совместный сборник «Всё, чем каемся».

Красивое название — сразу и не поймёшь, в чём дело.

На обложке они собирались начертать аббревиатуру названия: «ВЧК», что содержало прямой намёк на известную тогда всякому советскому и тем более антисоветскому гражданину Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем.

В последний момент Есенин от рискованной затеи отказался.

Зато Шершеневич — нет; в итоге его снова вызвали в ВЧК.

Обложку пришлось уничтожить.

В декабре Есенин окончательно расстался с Райх.

Скорее всего, просьба Есенина к Мариенгофу сообщить Зинаиде, что у него есть женщина, относится к этому времени.

Говоря про женщину, Есенин не слишком обманывал: он продолжал встречаться с Эйгес.

Дочь Есенина и Райх Таня позже со слов матери уверяла, что расставание стало результатом мирного — после ряда жутких ссор — разговора.

Сойдёмся на таком варианте.

Вполне возможно, что выяснение отношений, описанное Есениным в стихах, — на буквальную точность, конечно, не претендующих, но отсвет события несущих, — было не на последней их встрече, а на предпоследней:

Она-то как раз его любила.

Стихи эти читаются по сей день с пронзительным чувством. Поэта — жалко; он пишет далее, что чувствовал себя, «как лошадь, загнанная в мыле»; но если вспомнить, что его собеседница была на восьмом месяце беременности, то картина сразу приобретает несколько иной отсвет.

Но это их дело; Райх его за всё простила, а больше спросить некому.

Объясняться с женщинами Есенин никогда не любил — и впредь не будет.

В декабре навестит Лидию Кашину. Выпьют чаю, поговорят, вспомнят былое.

Встретив в очередной раз Надежду Вольпин, Есенин посчитает необходимым сообщить ей, что его бросила жена, и добавить: «Она увела с собой ребёнка».

Расчёт (если он был) почти безупречный: Есенин дал понять, что он — жертва обстоятельств.

Заходя к Эйгес, он всякий раз заносил, помимо съестного, что-то связанное с ним самим: свою фотографию, книжку «Ключи Марии», сборник стихов…

Прочитав Эйгес целую тетрадь стихов, внёс, прямо на полях, множество правок и замечаний.

В конце декабря на очередном имажинистском вечере Есенин попросит Кусикова аккомпанировать ему на гитаре и неожиданно для всех выступит с целым циклом частушек.

По большей части они были посвящены поэтам. Одна про Маяковского, который обокрал Уитмена; другая про Брюсова, похожего на крысину; третья про Клюева, стихи «в лаптях».

Финальную посвятил себе; в ней есть своя глубина:

Новый, 1920 год встречал с имажинистами.

Зима 1919/20 года выдалась оголтелая.

Но зима эта, в первую очередь благодаря Мариенгофу, в есенинской биографии стала то ли анекдотом, то ли мифом.

Отопления в домах, конечно же, не было.

Дров найти было негде.

Два поэта поначалу пытались спасаться, наваливая на кровать одеяла и шубы; но залезать под них было сущей пыткой.

Только таким молодым ухарям могла прийти в голову идея позвать полную сил и стати соседскую девушку за умеренную плату отогревать им перед сном постель.

Та поначалу согласилась, потом, поняв, что этим всё ограничится, обиженно ушла.

В итоге справлялись сами: по чётным дням кровать согревал Анатолий, по нечётным Сергей.

В автобиографии, пару лет спустя, Есенин писал: «Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена».

Спать они тогда перебрались в ванную, уложенную матрацами; на умывальник приладили доски — чтобы писать стихи — и топили водонагревательную колонку книгами. Настроение при этом имели отличное, боевое.

11 января в «Кафе поэтов» был вечер — выступали молодые пролетарии со стихами, и Есенин пришёл их послушать.

«Когда мои товарищи читали, — вспоминает поэт Николай Полетаев, — я с беспокойством смотрел на них и на публику. Они робели, старались читать лучше…»

В тот вечер в кафе собралась погреться далёкая от поэзии публика — спекулянты и мошенники разных мастей — в мехах, сытые и, как в любые времена при таком количестве дурных денег, самодовольные.

Болтали ложками в чашках с кофе и разговаривали, не обращая внимания на выступающих.

Из пролетарских поэтов Полетаев читал последним; за ним объявили Есенина, который на сцену вышел взъярённый, хотя виду поначалу не подал.

Без шапки, в меховой куртке, несколько секунд улыбался, потом вдруг, в секунду побледнев, заорал:

— Вы думаете, что я вышел читать вам стихи?! Нет, я вышел затем, чтоб послать вас к ёбаной матери! Спекулянты и шарлатаны!..

Те, кого он так назвал, начали подниматься с мест, иные полезли на сцену, другие орали: «Вызывайте „чеку“!» Есенин бычился, размахивал руками, был готов к драке — никто не решился его ударить.

Он был доволен.

Не сходя со сцены, продолжал орать, обучая собравшихся с использованием убедительных лексических оборотов, как им надо впредь реагировать на поэтов, читающих стихи.

В тот вечер он угадал в себе ещё одно амплуа — дебошира и драчуна.

…Забавно и то, что он один — невысокий, хотя и крепкий парень — заступился за целую компанию перепугавшихся пролетарских битюгов, которые, казалось бы, сами должны были спекулянтов разгонять одним посвистом заводским.

Куда там!

Свистеть лучше Есенина из поэтов — хоть молодых, хоть старших — тоже никто не умел.

Но весело начавшееся дело неожиданно закрутилось дальше.

Сначала явился сотрудник ВЧК Шейкман — он шёл мимо и заглянул на шум.

Следом комиссар МЧК А. Рекстынь оформила папку документов («Дело Есенина № 10055»).

Рекстынь вывела заключение: «Единственная мера, возможная в отношении к данному кафе, — это скорейшее его закрытие».

Кровать в тот нечётный день отогревал Есенин.

Остывал немножко под расспросы и неизбежные остроты Анатолия.

Райх на девятом месяце беременности, оставшаяся в Москве совсем одна, без родни, переехала в Дом матери и ребёнка на Остоженке. Там принимали матерей-одиночек, переживающих трудные времена.