Ержан Есимханов - Oceanman

И делал я это не только для тела — хотя и для тела тоже. Делал я это в очень значительной степени для головы. Главной задачей таких тренировок было приучить психику к однообразию огромной дистанции в воде, научить голову переключаться в режим ожидания, сделать плавание не спортом, а медитацией, образом жизни.

Что там говорить — я плавал даже во сне. И до сих пор плаваю иногда.

Третье, не менее важное. В марафонском плавании нельзя доверять никакой внешней накачке. Внешняя мотивация, я считаю, в жизни вообще работает плохо. Внешняя мотивация — это не когда ты сам пришел к какому-то решению, а тебя убедили к нему прийти. Внешняя мотивация — это увиденный где-то ролик о спортивных подвигах, после которого ты приходишь в зал или бассейн. Внешняя мотивация — это слова близких, родных, друзей. Внешняя мотивация — это общественное внимание к твоим поступкам. Все это важно, но далеко не так важно, как твое внутреннее убеждение в том, что ты должен ту или иную вещь сделать. Твое внутреннее, самостоятельно принятое решение.

Поэтому я всегда очень настороженно относился к любому внешнему воздействию, убеждению, давлению. И отрицательному, когда тебе говорят, что ты не сможешь. И положительному, когда тебе говорят, что ты сможешь все. Я пропускал и то, и другое мимо ушей. У меня было простое внутреннее понимание того, что я делаю. Больше ничего не было нужно.

И четвертое, последнее, пожалуй. И, пожалуй, самое простое. Я никогда, ни разу, ни единой мыслью не допускал, что я могу сойти, не доплыть или отказаться. Никогда. Такой возможности просто не существовало в природе.

А раз возможности проиграть не существует — проигрыша не будет. Это довольно просто, но как же много людей этого не понимает!

Ла-Манш всегда был для меня некоей понятной точкой отсчета. Я всегда, с тех пор как более-менее втянулся в спорт, с первого своего Oceanmanа, знал, что я там окажусь. Потому что Ла-Манш может не быть самым сложным заплывом в мире, но он точно является самым важным и знаковым. Как Эверест не является самой сложной горой в мире — но самой знаковой является точно.

У меня всегда был в жизни простой и примитивный принцип — если делаешь, делай до конца. Если становиться юристом, то лучшим в своем деле. Если воспитывать детей, то делать это с полной самоотдачей. Если заниматься спортом — то ставить перед собой самые сложные задачи. Если жить по этому принципу, Ла-Манш был совершенно неизбежен. Рано или поздно я должен был оказаться на его берегу.

Так, в итоге, и произошло. 18 июня, поздно вечером, после длинного перелета из Казахстана, и не менее длинного пути на машине из Лондона, я оказался в Дувре. Я бросил сумки в гостинице, и сразу пошел на берег. Было уже темно. Набережную и порт Дувра освещали фонари. Черная вода блестела под их светом, переливалась, покачивалась, напоминая некое гигантское живое существо. Я дошел по каменистому пляжу до кромки воды, и потрогал ее рукой, здороваясь, привыкая.

Я был на месте. Обратного пути не было.

Главный звук, который сопровождает тебя в Дувре все время, пока ты там находишься — крики чаек. Чайки там везде. Пролетают у воды и над набережной. Вальяжно расхаживают по центральной площади. Рассекают воздух над башнями Дуврского замка. Они большие, бело-серые, наглые. Их крики чем-то напоминают человеческие, детские голоса. Поначалу, с непривычки, можно и испугаться.

Чайки сопровождают тебя во время тренировок. Проплываешь мимо буя в спокойную погоду — а на нем сидит чайка, невозмутимо покачивается на волнах. Чайки толкутся у ног, пока ты обедаешь после тренировки в открытом кафе. Если кинуть им что-нибудь, они не бросятся врассыпную, как какие-нибудь голуби, а неторопливо отойдут в сторону, потом так же неторопливо вернутся.

Есть только одно место, где крики чаек не слышны. Это середина пролива. Туда они не долетают. Не хотят, что ли.

Там бывают только люди. Люди, медузы, и огромные лайнеры, неспешно пересекающие пролив из Англии во Францию и обратно.

Если задуматься, довольно скучное место.

*****

Мои недели в Дувре разнообразием тоже не отличались. С утра я тренировался, потом шел обедать, потом работал. Звонил детям по видеосвязи, иногда гулял по набережной. Читал по вечерам хорошие книги, до которых все никак не доходили руки — среди них «Волоколамское шоссе» Александра Бека.

Эта атмосфера на выезде перед стартом мне всегда очень нравилась. Так было и в Тарифе перед заплывом через Гибралтар, и в Марокко. Тебя из обычной жизни, в которой все привычно, много дел, суета и все нужно делать сразу, выбрасывает в жизнь совершенно необычную. И дело в ней всего одно — плыть. Вокруг него складываются все остальные дела. Это сильно упрощает жизнь. Так, наверное, жили когда-то наши предки-кочевники. Если у тебя есть одно большое дело, ты всегда сделаешь его хорошо и без суеты. Если у тебя много маленьких дел в течение дня, сложно каждое из них сделать так, чтобы было спокойно на душе.

Я ждал дату старта. По приезду я купил английский номер телефона и созвонился с Майклом Орамом, пилотом, которые должен был сопровождать меня через пролив. Майкл пригласил к себе. Его дом (и, по совместительству, офис) был не в Дувре, а в маленьком городке Рамсгит, километрах в пятидесяти от Дувра. На поезде до него было полчаса езды.

Я поехал к Майклу в конце июня. Рамсгит был еще меньше и тише, чем Дувр. Дом Майкла был в пятнадцати минутах неспешной ходьбы от вокзала. Заросший кустами двор, небольшой заборчик. Дверь открыл сам Майкл — плотный бородатый дядька лет шестидесяти с высоким голосом и крепким рукопожатием. Я вошел в дом — и будто в детской книжке оказался, в каком-нибудь «Острове сокровищ».

Кабинет Майкла был завален картами, уставлен приборами, назначение которых угадывалось только приблизительно. В нем были подзорные трубы, в углу валялись какие-то спасательные круги, на столах громоздились стопки книг — настоящее жилище морского волка. По нему хотелось ходить, как по музею, изучая и трогая вещи.

Но такой возможности мне не предоставилось. Майкл был конкретен, как любой из приборов на его столе.

Английские пилоты вообще довольно конкретные люди. Я это понял еще по переписке, предшествующей заплыву. Стандартные правила деловой переписки на английском — обращение «dear», церемонные приветствия и прощания, какие-нибудь «kind regards» в конце — все это не для них. Они предельно лаконичны, и всегда сразу переходят к делу.

О пилотах, которые сопровождают заплыв, нужно сказать еще кое-что. Если соберетесь плыть, будьте готовы к тому, что они — не ваши друзья. Они и не ваши враги. Они выполняют одну очень простую задачу — провести вас из точки А в точку Б максимально эффективным способом. Пловцы, полные переживаний перед заплывом, с массой вопросов в голове, обычно идут к пилотам как к психологам, развеять сомнения, преисполниться уверенности в победе. Напрасно. Пилотам все равно. Их не касается заплыв, техника, питание. Их касается только ваша скорость, потому что она влияет на движение лодки.