Бенджамин Франклин - Время – деньги. Автобиография [litres]

Когда участники разошлись и листы собрали, на них оказалось более 1200 подписей; когда же подобные экземпляры были разосланы по всей колонии, число подписей превысило 10 000. Все эти люди поспешили обзавестись оружием, образовали роты и полки, выбрали себе офицеров и стали каждую неделю собираться, обучаясь ружейным приемам и другим премудростям военного дела. Женщины, сами собрав на то средства, изготовили шелковые знамена и роздали их ротам, разукрасив девизами по моим указаниям.

Командиры рот, составивших Филадельфийский полк, на своем собрании выбрали меня полковником, но я счел себя непригодным и, отказавшись от этой чести, предложил выбрать мистера Лоренса, прекрасного человека, который и был избран. Затем я предложил провести лотерею, чтобы на собранные средства построить на реке, пониже города, батарею и поставить на ней пушки. Средства собрали без промедления, и батарею скоро возвели, марлоны соорудили из бревен и засыпали землей. В Бостоне мы купили несколько старых пушек, но их оказалось мало, и мы написали в Англию, прося выслать нам еще орудий, а кроме того, обратились за помощью к нашим владетелям, правда, без особенной надежды на успех.

Тем временем руководители ополчения отрядили полковника Лоренса, Уильяма Аллена, Авраама Тейлора и меня в Нью-Йорк с поручением добыть сколько-нибудь пушек у губернатора Клинтона. Для начала он нам наотрез отказал, но за обедом, на который был приглашен его совет и где, по тогдашнему обычаю, рекой лилась мадера, он мало-помалу смягчился и обещал дать нам в пользование шесть пушек. После еще нескольких стаканов он дошел до десяти пушек, а кончил тем, что великодушно уступил восемнадцать. Пушки были отменные, восемнадцатифунтовые, с лафетами, мы без промедления переправили их к себе и установили на нашей батарее, где их еженощно стерегли ополченцы до самого конца войны, и я среди прочих в свой черед нес там службу как простой солдат.

Эта моя деятельность заслужила благосклонное внимание ко мне губернатора и его совета, они прониклись ко мне доверенностью и советовались со мною о любом шаге, направленном на пользу ополчению. Призвав на помощь религию, я предложил им объявить пост для очищения нравов и ниспослания благословения свыше на наши начинания. Они ухватились за эту мысль, но поскольку ни о каких постах в Пенсильвании дотоле и не думали, секретарь, не имея прецедента, не знал, как составить воззвание. Тут пригодилось мое детство, проведенное в Новой Англии, где посты объявляют ежегодно; я составил воззвание в обычном стиле, его перевели на немецкий, напечатали на обоих языках и распространили по всей провинции. Это дало возможность священникам всех исповеданий убеждать своих прихожан примкнуть к ополчению, и, вероятно, к нему примкнули бы все, кроме квакеров, если бы в скором времени не был заключен мир.

Некоторые мои друзья полагали, что мое участие в таких делах может оскорбить квакеров и это повредит мне в Ассамблее, где они составляли значительное большинство. Один молодой человек, тоже имевший друзей в Ассамблее и жаждавший сменить меня в должности секретаря, сообщил мне однажды, что решено на ближайших выборах меня сместить, и посоветовал мне, якобы из добрых ко мне чувств, самому подать в отставку, потому что это, мол, почетнее, нежели быть уволену. В ответ я сказал ему, что слышал или читал об одном общественном деятеле, который положил за правило никогда не просить о должности и никогда не отказываться, ежели ему таковую предложат. Я сказал, что одобряю такое правило и буду ему следовать, с небольшим добавлением: я никогда не буду ни просить о должности, ни отказываться от предложений, ни уходить по собственному почину. Если мою секретарскую должность хотят передать другому, пусть увольняют меня. Сам же я не намерен терять мое право когда-нибудь расквитаться с моими противниками. Больше об этом речь не заходила, и на следующих выборах я снова был выбран единогласно. Возможно, что, будучи недовольны моим сближением с членами Совета, поддерживавшего губернатора во всех спорах касательно военных приготовлений, уже давно раздражавших Ассамблею, они были бы рады, если бы я по своей воле с ними расстался: но им не улыбалось уволить меня за то, что я так радел об ополчении, а другого предлога найти они не могли.

Более того, у меня были основания полагать, что против обороны провинции они ничего не имеют, лишь бы их самих не просили в ней участвовать. И еще я выяснил, что среди них гораздо больше, чем я думал, таких, кто, осуждая наступательные войны, одобряет войну оборонительную. На этот счет было издано много памфлетов «за» и «против», авторами некоторых из них, писавших в пользу обороны, были добрые квакеры, и они-то, думается, убедили едва ли не всю свою молодежь.

Один случай из жизни нашей пожарной команды позволил мне яснее представить себе их образ мыслей. Когда возник план построить батарею, было предложено употребить наш капитал, составлявший в то время 60 фунтов, на выпуск лотерейных билетов.

По нашим правилам, мы не могли распоряжаться деньгами раньше собрания, следующего за тем, на котором поступило то или иное предложение. Команда состояла из тридцати человек, двадцать два из них были квакеры и только восемь – других исповеданий. Мы, все восемь, явились на собрание точно в назначенное время, но, хотя мы и надеялись, что часть квакеров к нам присоединится, на большинство мы отнюдь не рассчитывали. Из квакеров явился только один наш противник, мистер Джеймс Моррис. Он выразил глубокое сожаление по поводу предложенной меры, ибо, сказал он, все «Друзья» против нее и она может вызвать такие разногласия, что команда вообще распадется. Мы возразили, что не видим к тому оснований: нас меньшинство, и если «Друзья» окажутся в большинстве, нам останется только подчиниться, как то принято во всех подобных обществах. Когда очередь дошла до данного пункта, было предложено голосовать. Мистер Моррис согласился, что это не противоречит правилам, но поскольку ему доподлинно известно, что многие члены собирались явиться и голосовать против, он просит нас еще немного подождать их прихода.

Мы стали было возражать, но тут вошел слуга и доложил, что в прихожей два господина желают со мной поговорить. Я спустился вниз, там меня ждали два наших члена-квакера. Они сказали, что в таверне за углом их собралось восемь человек; что все они решили прийти и, если потребуется, голосовать за нас, но надеются, что до этого не дойдет, и просили не обращаться к ним за поддержкой, если только мы можем без нее обойтись, ибо если они проголосуют за такую меру, это грозит им ссорой со старшими членами секты. Уверившись таким образом, что большинство нам обеспечено, я воротился в залу и, поколебавшись для виду, согласился подождать еще час. Мистер Моррис расценил это как большую любезность. Ни один из его единомышленников так и не явился, что весьма его удивило, и по прошествии часа мы приняли резолюцию восемью голосами против одного; а поскольку из двадцати двух квакеров восемь были готовы голосовать за нас, а тринадцать своим отсутствием доказали, что не склонны бороться, я впоследствии подсчитал, что соотношение квакеров, действительно не одобряющих обороны, составляет всего один к двадцати одному. Ведь все они были добропорядочными членами квакерской общины, пользовались там доброй славой и были заранее предуведомлены о том, какой вопрос будет решаться на собрании.