Бенджамин Франклин - Время – деньги. Автобиография [litres]

Пригляделся я и к работе мирового судьи, посидел на заседаниях, послушал разбирательства, но, убедившись, что для добросовестного исполнения этой должности моих знаний обычного права недостаточно, бросил это занятие, оправдываясь тем, что связан более высокой обязанностью посещать заседания Ассамблеи. А избирали меня туда ежегодно в течение десяти лет, причем сам я ни разу не обратился ни к кому из выборщиков с просьбой отдать мне голос и ни прямо, ни косвенно никому не дал понять, что желал бы быть избранным. Когда я стал членом Ассамблеи, секретарем туда был назначен мой сын.

В следующем году, когда предстояло заключить в Карлайле договор с индейцами, губернатор обратился к Ассамблее с просьбой выделить для этой цели нескольких членов, которые вошли бы в комиссию наряду с членами Совета. Ассамблея предложила спикера (мистера Норриса) и меня, мы были утверждены и отправились в Карлайл, где и встретились с индейцами.

Поскольку индейцы склонны к пьянству и в пьяном виде становятся неукротимы и буйны, мы строго запретили продавать им спиртное; а когда они стали жаловаться, объяснили им, что если они останутся трезвыми до конца переговоров, то потом получат рому сколько душе угодно. Они обещали и сдержали обещание, благо не могли раздобыть спиртного, и переговоры прошли весьма чинно и закончились к обоюдному удовлетворению. Тогда они потребовали рома и получили его. Произошло это во второй половине дня; их было около сотни – мужчин, женщин и детей, и жили они во временных хижинах, построенных квадратом у самого въезда в город. Вечером, услышав страшный шум, члены комиссии пошли посмотреть, что там творится. Все они перепились, и мужчины и женщины, и затеяли ссоры и драки. Их темные полуголые фигуры, освещенные тусклым пламенем костра, гоняющиеся друг за другом с головнями под душераздирающие вопли, являли собою зрелище, как нельзя более соответствующее нашим представлениям об обстановке в аду; утихомирить их не было возможности, и мы возвратились к себе на постоялый двор. В полночь целая орава их ломилась к нам в дверь, но мы оставили их без внимания.

Наутро, сообразив, что тревожить нас было невежливо, они прислали к нам трех делегатов с извинениями. Тот из них, что говорил первым, признал, что они вели себя дурно, но свалил вину на ром, а потом попытался оправдать ром такими доводами: «Великий дух, сотворивший все вещи, каждой вещи дал какое-нибудь назначение, и какое назначение он ей дал, так ею и следует пользоваться. Когда он сотворил ром, то повелел: да будет он для индейцев, чтобы напивались, значит, так оно и должно быть». И в самом деле, если в планы провидения входило изничтожить этих дикарей, дабы освободить место для землепашцев, вполне вероятно, что оно избрало своим орудием ром. С помощью рома уже истреблены все племена, ранее населявшие побережье.

В 1751 году доктор Томас Бонд, один из самых близких моих друзей, задумал учредить в Филадельфии больницу (весьма полезный проект, ошибочно приписанный мне) для приема и лечения больных бедняков как из жителей нашей провинции, так и посторонних. Он стал с усердием собирать на это средства, но так как затея его была для Америки внове и не сразу была понята, дело у него подвигалось туго.

Тогда он явился ко мне и для начала, чтобы сделать мне приятное, сказал, что по его наблюдениям, нет такого плана, предназначенного для общей пользы, в котором я бы не был замешан. «Ведь вот как бывает, – сказал он затем, – придешь к кому-нибудь с подписным листом, а он спрашивает: вы с Франклином об этом деле советовались? Как он на это смотрит? А когда я отвечаю, что не советовался (думая, что это, пожалуй, не по вашей части), они не подписываются, говорят, что еще подумают».

Я расспросил его о его затее подробно и, получив все необходимые разъяснения, не только подписался сам, но охотно взялся добыть ему и еще жертвователей. Прежде чем говорить о деньгах, я попытался подготовить общественное мнение и послал письма на эту тему в газеты, как всегда делал в таких случаях, он же до этого не додумался.

Эта мера помогла, но не надолго, и я понял, что денег не хватит, если не заручиться помощью Ассамблеи, и подал мысль войти с ходатайством к нашим законодателям, что и было сделано. Иногородним членам проект сперва не пришелся по вкусу, они возражали, что больница, мол, нужна только городу, так пусть одни горожане на нее и тратятся, да и в поддержке горожан не были уверены. Когда я утверждал обратное, говоря, что отклик опрошенных не оставляет сомнений в том, что мы можем собрать 2000 фунтов одних доброхотных даяний, они отказывались мне верить, твердили, что это просто немыслимо.

На этом я построил мой план и попросил разрешения внести в Ассамблею проект об узаконении жертвователей согласно их ходатайству и дать нам дотацию на такую-то сумму; разрешение было дано главным образом потому, что Ассамблея могла ведь отклонить проект, если таковой ей не понравится, я же составил его так, что самый важный пункт стал как бы условным, а именно: «И вышеозначенные власти постановляют, что, когда означенные жертвователи выберут управляющих и казначея и соберут из своих пожертвований основной капитал, исчисленный в … фунтов, годовой процент с которого пойдет на бесплатное содержание больных бедняков в вышеозначенной больнице (включая питание, уход, лечение и лекарства), и получат за это одобрение спикера Ассамблеи, тогда будет сочтено законным, чтобы сей последний подписал приказ казначею провинции о выплате 2000 фунтов в два срока, в течение года, казначею означенной больницы для закладки и возведения оной».

В таком виде законопроект прошел. За него голосовали и те члены, которые ранее были против, а теперь увидели, что могут прослыть благотворителями, ничего не тратя; а мы, продолжая сбор пожертвований, ссылались на условное обещание издать закон как на дополнительный довод, поскольку каждый взнос теперь удваивался; таким образом, я своим пунктом угодил и нашим, и вашим. В результате подписка скоро превысила нужную сумму, а мы истребовали и получили дотацию, позволившую нам осуществить задуманное. Было построено удобное, красивое здание; больница на практике доказала свою полезность и процветает по сей день; и я не припомню какого-нибудь другого из моих политических маневров, который доставил бы мне в то время такое же удовольствие и при мысли о котором я легче прощал бы себя за то, что пошел на хитрость.

Примерно в это же время другой деятель, его преподобие Гилберт Теннент, обратился ко мне с просьбой помочь ему в сборе средств на постройку нового молитвенного дома. Предназначал он его для паствы, которую набрал из пресвитериан, бывших последователей мистера Уайтфилда. Не желая навлечь на себя недовольство моих сограждан слишком частыми просьбами о пожертвованиях, я наотрез отказался. Тогда он попросил меня дать ему список известных мне лиц, в чьей щедрости и внимании к общественным нуждам я имел случай убедиться. Я подумал, что негоже мне, которому они так любезно шли навстречу, снова им докучать, направляя к ним новых просителей, и отказался дать такой список. Тогда он попросил дать ему хотя бы совет. «Это я сделаю охотно, – сказал я, – Советую вам в первую очередь обратиться к тем, в чьей поддержке вы уверены; потом к тем, в которых вы сомневаетесь, дадут ли они что-нибудь или нет, и показывайте им список тех, кто уже что-то дал; и, наконец, не пренебрегайте и теми, от которых никак не ждете поддержки, ибо в отношении некоторых из них вы могли ошибиться». Он рассмеялся, поблагодарил и сказал, что последует моему совету. Так оно и вышло, потому что он обошел всех и собрал гораздо больше денег, чем ожидал, на которые и построил тот вместительный и красивый молитвенный дом, что высится на Арочной улице.