Роджер Долтри - Моя история. Большое спасибо, мистер Кибблвайт

Я помню, как однажды в Техасе занимался продвижением своего второго сольного альбома Ride a Rock Horse . Это была обычная автограф-сессия, но там были тысячи и тысячи людей. Целая толпа пришла посмотреть на Томми. Спустя сорок с лишним лет я могу поделиться с вами парочкой сухих наблюдений о мире показного искусства. В то время это было страшно, очень страшно. Истерия выбивала почву из-под ног. Я не мог справиться с этим и немного сбился с курса.

После выхода «Томми» меня начали звать в Голливуд. Я был номинирован на «Золотой глобус». Ни много ни мало премия в номинации «Лучший актерский дебют». Мне не удалось ее получить: у Брэда Дурифа (Билли Биббит из «Пролетая над гнездом кукушки») получился куда более крутой дебют в том году. Энн-Маргрет получила награду за лучшую женскую роль, а Пит был номинирован на «Оскар» за свой саундтрек. И вот я появляюсь на американских передачах. Я не был к этому готов, я не мог справиться с таким уровнем дотошных вопросов. Я давал интервью годами, но в этот раз все было более личным и более интенсивным. На базовом уровне мой акцент совсем не приспособлен для американской аудитории. Я не мог понять их, а они не могли понять меня – как культурно, так и буквально. Американские телеведущие – это отдельный вид искусства. То, как они общаются с аудиторией, – это совсем другой уровень комфорта и легкости. Мои нервы сдавали, и я начинал з-з-з-заикаться.

Для меня это должно было быть волшебное время: парнишка из Шепердс-Буш покоряет Голливуд. Особенно учитывая тот факт, что жизнь в Британии стала довольно мрачной. Шел 1975 год, вершина социалистической Британии. Гарольд Уилсон снова был премьер-министром, лучшие работники платили 98-процентный налог, и все группы сгинули в небытие (мы были одними из немногих, кто выжил). Вся страна заглохла. Если я планировал уехать в Голливуд, сейчас было самое время заняться этим. Но я быстро понял, что все это было фальшивкой, сказкой. За всеми этими сверкающими улыбками и потоком комплиментов было полное отсутствие искренности. Стоит вам пробиться на вершину, как люди думают, что вы начинаете вращаться в сливках общества. Знаком ли я с таким-то актером или таким-то музыкантом? Во-первых, если меня спрашивали, знаю ли я кого-нибудь, мой первый инстинкт был всячески это отрицать – привычка, которую я получил на улицах западного Лондона: «Нет, дяденька. Никогда в жизни не видел его». Чтобы ненароком никого не подставить. Во-вторых, я действительно не знал всех этих людей в тусовке. Я встречал их, потому что наш мир тесен, но знал ли я их? Мы выросли, выступая с The Beatles, The Rolling Stones, The Kinks. Но я никогда не дружил ни с кем из них. Мы разошлись как в море корабли. Они отыграли свой концерт, мы отыграли свой. Окажись мы в одной программе, это не имело бы большого значения. Роберт Плант стал моим настоящим другом, а позже и Эдди Веддер из Pearl Jam. Всего лишь несколько человек из бизнеса, но их не очень много. Ребята из группы были моими ближайшими родственниками, и помимо этого у меня были друзья, мои настоящие друзья. Чтобы действительно узнать кого-то, нужно время, а у нас его никогда не было. К тому же я никогда не любил светиться на шикарных мероприятиях, лобызаться со знаменитостями. Я всегда нервничал. Любое собрание давалось мне нелегко. В конце концов я всегда лез на стену в каком-нибудь дальнем уголке.

Я нахожу светские беседы довольно трудным занятием. Может быть, это лишь побочный эффект от всех тех лет, когда мной помыкали люди, которых я не знал и не желал знать. Сегодня мне по душе только званые обеды, шесть человек максимум. Более того, у меня серьезные проблемы со слухом. У меня настолько плохой слух, что шесть человек – это предел. С таким количеством гостей я довольно легко веду светскую беседу. В любом случае Голливуд был и остается крайним олицетворением бессмысленного панибратства, и я чувствовал себя чужим на этом празднике жизни.

Та же категория людей, которые предполагают, что мы проводим все время, развлекаясь в кругу богатых и знаменитых, часто задает мне вопрос о том, изменила ли меня слава. Я отвечаю, что не изменила. Несмотря на невиданный ураган событий, в котором я живу, несмотря на резкое изменение обстоятельств, от зеленых скиффл-подростков до одной из крупнейших рок-групп в мире, я почти не изменился. Я все тот же, только вырос. Но люди вокруг меняются, и я думаю, что именно это вызывает чувство тревоги. Думаешь, каждый человек, который встречается на пути, является тем, кем кажется? Честны ли они со мной? То же самое происходит в любой сфере жизни, но, когда ты знаменит, ты словно смотришь на все через увеличительное стекло. Маленькие вещи становятся огромными. Люди думают, что ты изменился, но на самом деле это не так. Понятия не имею, что станет с некоторыми сегодняшними знаменитостями, когда они подрастут, ведь у некоторых нет даже хоть какого-нибудь таланта, на который можно было бы опереться. Через пятнадцать минут в их обществе остается только тьма или участие в передаче «Я знаменитость, заберите меня отсюда!» [16] «Я знаменитость, заберите меня отсюда!» («I’m a Celebrity… Get Me Out of Here!») – британское телевизионное реалити-шоу, в котором несколько знаменитостей живут вместе в джунглях в течение нескольких недель, соревнуясь за звание «короля» или «королевы джунглей». (Прим. ред.) .

Под увеличительным стеклом весь сопутствующий шум и свет, которые по пятам идут за славой звезды, стали для меня невыносимы. Поэтому я вернулся из Страны Вечного Солнца в Земли Вечного Налогообложения, полной грудью вдохнул благодатный воздух Сассекса и вернулся к относительно здравомыслящей жизни в рок-группе.

Пит тоже боролся с бременем славы, когда писал песню «How Many Friends». Он сказал, что во время работы над ней был «обдолбан до беспамятства, выплакал свои глаза, оторвался от работы и от всего проекта, чувствовал себя опустошенным». Не это должна чувствовать рок-звезда, номинированная на «Оскар». Мы записали этот трек и остальную часть альбома The Who by Numbers в Шеппертоне весной 1975 года, в самый разгар сумасшествия. В «New Musical Express» нарекли его «предсмертной запиской Пита Таунсенда». Он давал длинные интервью, полные ненависти к себе и ненависти в целом. Он сказал, что наша аудитория никуда не годилась и что мы никуда не годились в последнем туре. Он всегда сообщал нам о своих чувствах через средства массовой информации. Почему мы никогда не разговаривали лицом к лицу? Почему он просто не мог позвонить? Я не знаю. Я действительно не понимал этого. Но я полагаю, что это было просто не в нашем стиле.

Я очень закрытый человек. Почему, по-вашему, мне понадобилось так много времени, чтобы написать эту автобиографию? Так что мне было действительно больно читать, как Пит критикует мое пение перед всем миром. Я надеялся, что мы поговорим с глазу на глазу, что он наберет мой номер. На критических этапах нашей жизни мы говорили лицом к лицу, как мужчина с мужчиной. Я пришел увидеться с ним, когда он подсел на героин, и, к его чести, он обратился в реабилитационный центр. Он явно ко мне прислушивался. В этом смысле мы очень, очень близки. В трудные времена мы можем положиться друг на друга. Мы друзья, но не в том смысле, что названиваем друг другу и устраиваем совместные обеды. Социальные тонкости – не наша сильная сторона, но между нами есть связь. Ее трудно описать, однако я думаю, что в этом вся суть. Многие люди слишком напуганы, чтобы говорить с Питом, потому что он живет в своем переменчивом мире. Иногда, без предупреждения, без видимой причины Пит может задеть вас за живое, может создать впечатление очень подлого или даже злобного человека, но в глубине души он совсем другой. Этот не тот человек, которого бы вы хотели обидеть. Я никогда не хотел причинить ему боль, даже когда нокаутировал его. Но я никогда не боялся выкладывать ему все как есть (хотя я стараюсь держаться подальше, когда вижу тревожные звоночки).