Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Наконец мы взмыли в бостонское небо. Я подозвала стюардессу и попросила ее объяснить пилотам мою ситуацию. Она вернулась ко мне с неутешительной вестью: «Мальчики сочувствуют, но не могут лететь быстрее». Через час мы все еще парили в окружении рваных серых туч. Внизу – ни огонька, никакого намека на Нью-Йорк. Надо мной снова склонилась стюардесса.

– Нам не дают посадку. В Кеннеди скопилось столько самолетов, мы уже делаем над аэропортом пятый круг. Но старший стюарт связался с наземной службой, и за вами к трапу приедет специальный микроавтобус, чтобы доставить в Кеннеди-международный.

Мы приземлились в пять сорок. Я нырнула в микроавтобус, потом, сгибаясь под тяжестью неподъемных баулов, неслась вверх и вниз по лестницам и эскалаторам и ровно в шесть, бездыханная, подлетела к стойке московского рейса.

– Самолет улетел, – гордо сообщили мне, – отрулил вовремя. Впервые за полтора года.

«Сядь на скамейку, закрой глаза, сосчитай до тысячи, выпей в баре джину с тоником, пожуй валидол и съешь сэндвич, – приказал внутренний голос. – А завтра с новыми силами продолжишь свой полет». «Раз я в Нью-Йорке, то завтра первым делом возьму такси и поеду к Джине, – огрызнулась я. – Иначе до Москвы не долететь». «Отвяжись от проклятой гадалки, – устало возразил внутренний голос. – А чтобы и она от тебя отвязалась, пошли ей сейчас же чек».

И правда. С того момента, как я бросила в почтовый ящик конверт с чеком на адрес «Астрологии», всё чудно вдруг преобразилось. Оказалось, что мне полагается бесплатный номер в аэропортовском отеле «Холидэй Инн», а в ресторане – бесплатный ужин с шампанским, потому что «Холидэй Инн» праздновал пятилетие своего существования. На следующий день последовали бесплатные завтрак и ланч. Хоть перебирайся в аэропорт Кеннеди на ПМЖ.

Я выспалась, купила в магазине duty free пять блоков «Marlboro» и три бутылки виски «Johnnie Walker Black lable» и вовремя явилась на посадку в самолет. Мы вылетели с трехчасовым опозданием, но в остальном полет прошел без приключений.

Солдатик в будке паспортного контроля, улыбнувшись, шлепнул печать на мою визу и сказал «плиз».

Среди вываливающихся из жерла чемоданов и мешков я одной из первых выловила свои невредимые тюки. Я чуть было не замурлыкала «Мне декабрь кажется маем», но, столкнувшись взглядом с таможенником, почувствовала легкий озноб.

– Откройте багаж и поставьте на прилавок.

Подошла тучная дама и велела вынуть всё, включая колготки и зубную щетку. Ловким движением она выбрала из гигантской кучи десять экземпляров моей книжки, опубликованной в Нью-Йорке на русском языке, несколько номеров эмигрантской газеты «Новое русское слово», три экземпляра журнала «Word», посвященного присуждению Иосифу Бродскому Нобелевской премии, а также рукопись, которую я собиралась предложить одному московскому издательству.

– Сейчас составим протокол и дадим вам квитанцию о задержании литературы, – объявила суровая дама.

– Почему?

– Нуждается в проверке. Посмотрим, почитаем. Позвоните через неделю нашему референту. Он вам скажет, что можно, а чего нельзя. А что нельзя, получите на обратном пути.

– Я через десять дней улетаю домой, мне всё это надо здесь и сейчас.

– Мало ли кому чего надо. Вот квитанция, а вот телефон референта. И укладывайте обратно свои вещи, мне некогда вступать с вами в дискуссию.

– Я не везу ничего запрещенного, ни порнографию, ни подрывных листовок.

– Мы пока что живем по нашим законам, – отчеканила дама. – Если они вам не нравятся, не приезжайте.

Я кое-как распихала свои шмотки в похудевшие баулы, сунула квитанцию в карман и в отвратительном настроении вошла в Советский Союз.

Согласно статусу, меня должен был встречать представитель «Интуриста», извещенный, что я опаздываю на сутки. Никакого представителя не было, но зато была моя подруга Лиля, которой я успела позвонить из аэропорта Кеннеди. Она прибыла со своим приятелем Юрой на красном «москвиче». После ахов-охов и объятий Лиля сказала:

– Юра взял бюллетень в своей шараге, и за десять рублей в час будет твоим шофером и телохранителем.

Четвертого февраля 1990 года, в день моего прилета, в Москве плюсовая температура. На дорогах бурые кучи подтаявшего снега и глубокие лужи. Из-под колес вздымаются фонтаны грязи. В трех кварталах от отеля «Интурист», куда лежал наш путь, раздались свистки. Машину остановили милиционеры.

– Дальше ехать нельзя, поворачивайте назад.

– Мы в гостиницу.

– Улицы заблокированы, на Манежной митинг.

– Как нам добраться?

– Как-как? Пешком.

– Но нам не дотащить чемоданы.

– Оставьте здесь, – загоготали менты в восторге от своего остроумия.

Снесенный теперь отель «Интурист», соседствовавший с еще более знаменитым «Националем», когда-то представлялся мне символом таинственной и недоступной западной жизни. И вот я подхожу к этому сказочному заведению в промокших сапогах, со своими замызганными грязью баулами, с подругой Лилей и телохранителем Юрой. Подхожу полноправным гостем, которого ожидает номер за сто пятьдесят долларов в сутки.

За регистрационной стойкой дежурная барышня подтверждает:

– Да, броня на вас пришла, заполняйте листок… Нет, подождите… – Она роется в бумагах, перелистывает страницы какой-то бухгалтерской книги и, наконец, поднимает на меня лиловые глаза:

– Не знаю, что делать, есть проблема.

– Какая же?

– У вас заплачено больше, чем за первый класс.

– Ну и прекрасно, дайте сдачу.

– Нет, деньги мы не возвращаем… Зоя Петровна!

Подплыла Зоя Петровна, грудастая дама с камеей на кружевной блузке и тяжелыми кольцами на пухлых пальцах.

– Вот у них заплачено больше, чем за первый класс.

– Дай им люкс, Леночка, есть свободный?

– А за люкс недоплачено.

– Дайте мне люкс, пожалуйста, а когда люксовые деньги кончатся, я выпишусь из гостиницы.

– Но в телексе сказано, что у вас первый класс. Мы не можем самовольно дать люкс. Завтра в два часа придет референт, она и решит, что с вами делать.

– А пока расположиться в вестибюле?

Барышня поджала губы.

– Можете переночевать в первом классе, четырнадцатый этаж, вот ключ.

Мой номер первого класса оказался пеналом с «суворовской» походной кроватью, черно-белым телевизором и ванной с одним вафельным полотенцем и рулоном сиреневой туалетной бумаги, пригодной для чистки бронзовых и мельхиоровых изделий. Мыла не наблюдалось, как и лампочки Ильича в настольной лампе.

«Тряхнуть, что ли, стариной», – я вытащила из чемодана пару колготок, губную помаду и снова поехала вниз.

Не такая уж я цаца, и не так уж меня – бывшего полевого геолога – оскорбил этот номер. Меня возмутило, что за него дерут сто пятьдесят баксов в сутки. Вручив дежурной девице помаду и колготки, я тут же, минуя завтрашнего референта, получила ключи от люкса на том же этаже.