Игорь Добролюбов - Осколки памяти

А кое-кто, не вникая в суть, стал возмущаться: "А чаго не на беларускай мове?" Должны были бы эти скандалис­ты знать, что каждая картина, снятая на "Беларусьфильме", дублировалась на белорусский язык. Был такой прин­цип: все национальные картины снимались на русском языке и сдавались в Москве, а потом производилось вто­рое озвучивание на белорусском, и актеры подчас дубли­ровали сами себя. Так делали все студии республик и не видели в этом ничего страшного. Грузины, правда, приво­зили когда дублированные, а когда субтитрированные работы.

Другой премьерный показ был организован в кино­театре "Октябрь", где присутствовали представители Министерства культуры, у которых после просмотра от волнения руки дрожали.

Но когда "Эпилог" посмотрел некто из начальству­ющих идеологов, он сказал, что картина пессимистичная, вредная, направлена против власти, дескать, неправда ваша, что руководство не помогает искусству. Хотя ведь так действительно происходит: власти не нужны худож­ники, как не нужны кинематографисты, писатели и т.д.

На одного человека, на того идеолога, фильм, вид­но, повлиял особым образом. Вот от него, вероятно, и по­шло выше, что Добролюбов - человек ненадежный, "оп­позиционер". Вскоре я оказался на пенсии. И по сей день отлучен от работы в кино полностью. Не дай Бог никому.

Очень редко "Эпилог" показывают по телику. С тех пор, по-моему, один раз всего и показали, да и тот я про­пустил, в больнице лежал. Зато мой учитель и друг, вы­дающийся белорусский диктор радио, профессор, препо­даватель техники речи в театральной Академии Илюша Курган посмотрел и рыдал, просто закрылся и рыдал.

"Шаги по земле", "Осенние сны", "Эпилог" - редкие гости на белорусском телевидении, а "Расписание на пос­лезавтра" можно увидеть благодаря трансляциям москов­ских каналов - эта картина у них вместе с "Белыми ро­сами" в Золотом фонде.

Вот такой "Эпилог". Боюсь, что, если не дадут поста­вить "Желтый песочек", это будет и моим эпилогом.

Я не встречаюсь больше в работе с моими верными соратниками, друзьями-единомышленниками, талантли­выми белорусскими актерами Валентином Белохвостиком и Эдуардом Горячим.

А жаль...

"СОТНИКОВ" И "ЖЕЛТЫЙ ПЕСОЧЕК"

Давным-давно (когда именно, не помню и не хочу вас вводить в заблуждение) я прочел только что опубликованную в журнале повесть Василия Владимировича Бы­кова "Сотников". Потрясенный, я тут же сел в свою ма­шину и помчался в Гродно к Василию Владимировичу. Приехал, встретились друзья-товарищи.

- Хочу снимать, говорю.

Я так волновался, что, как сказал Вася, у него на кух­не "поставил мировой рекорд" по количеству выпитого кофе. А он спокойно сказал:

- Ладно, напишу сценарий. Лично для тебя напишу.

И через некоторое время появляется оглушительный сценарий - "Сотников".

Я с ним туда - меня оттуда, я сюда - меня туда. Во­дили здесь по всем кабинетам, вплоть до самого верха, в Москве - по Госкино, и кто-то такой ловкий, гадкий, мер­зкий лейбл приклеил: мол, это сценарий не о Великой Оте­чественной войне, а "о гражданской войне в период Оте­чественной". Вот так.

В общем, выгнали отовсюду, не дали снимать, не вышло у нас с Быковым ничего.

Вскоре звонит мне Вася и сообщает, что ленин­градский драматург с московским режиссером будут делать картину по этой повести. Решение Госкино. Вот и все. Оторвали у меня кусок сердца и отдали в другие руки.

И вот теперь история повторяется: такой же зазем­ленный, житейский маленький рассказик Василия Вла­димировича Быкова "Желтый песочек", прочитанный мной в середине 90-х в газете, и такое же моментально вспыхнувшее, неодолимое желание снимать.

Чтобы не расстраивать его снова, я не говорил, что очень хочу ставить, а, прочитав эти две газетные полосы, позво­нил и просто сказал: "Вася, я потрясен. Это совершенно биб­лейский рассказ, и мысль в нем библейская заложена". Мысль о том, что человек не должен стоять на коленях, ина­че его сомнут. Он должен выпрямиться и защитить себя.

Сюжет рассказа очень прост. 30-е годы. В грузовой машине с надписью то ли "Хлеб", то ли "Мясо" из тюрь­мы вывозят на расстрел людей, которые покорно прини­мают смерть.

Все элементарно: три охранника выводят, дают ло­паты и заставляют копать себе могилы, и люди копают. Копают! Зная, что в какой-то момент им скажут: "Хватит, залазь туда!" и перестреляют.

Более того, когда машина, везущая их по грязной до­роге к наркоматовскому стрельбищу, застревает в луже на лесной дороге, приговоренные из последних сил сами же вытаскивают свой катафалк из грязи и толкают до места будущего захоронения, при этом никто даже не помышляет о побеге. А в машине лежат лопаты - возьми­те да разделайте ими охрану! Не получится - что ж, бу­дете хотя бы в смерти свободны! Нет.

В конце концов, они так и умирают - по очереди по­слушно опускаясь на колени. А ведь человек может ста­новиться на колени только перед Господом Богом...

Показан процесс расстрела: как все удивительно про­сто, удивительно бытово.

Не убий! Люди, будьте людьми! Вот главные темы "Желтого песочка". Темы библейские...

Вскоре Василия Владимировича пригласили по линии ПЕН-клуба не то в Финляндию, не то в Германию и он уехал. Я так и не сказал ему, что хочу делать картину А потом, когда Вася приехал в очередной раз в Минск, я позвонил ему:

- Вася, я уже больше не могу, я ставить хочу.

- Так в чем же дело? Бери и ставь. Пусть они (студия) заключат со мной договор о праве на экранизацию, и больше ничего не надо, я тебе полностью доверяю.

Конечно, я предполагал, что будет много мучений. И Вася тоже говорил: "Будет очень трудно, Игорь. Здесь это никогда не поставят, не захотят". А я все твердил: "Ну, может, пробьюсь", но ведь оказалось, что легче пробить Великую китайскую стену. Все мои попытки добиться запуска картины оказались бесплодными. Все.

Разваливаться здешнее кинематографическое сообще­ство начало уже при министре культуры Евгении Констан­тиновиче Войтовиче. Тогда всех ведь разогнали, хотя свои студии были у нескольких режиссеров, у меня в том числе, у документалистов. Потом был потрясающий министр Сосновский... Я присутствовал лишь на его пресс-конферен­ции, куда он собрал деятелей культуры и журналистов. С того момента у нас не стали складываться отношения, поскольку я понял, что это далекий от культуры человек, не знающий дела. А закончились эти отношения, когда мне стало абсолютно ясно, что представляет собой сей руково­дитель культуры: однажды в коридоре министерства, где мы группкой стояли, курили, он, очевидно, полагая, что в неформальной обстановке режиссеры говорят между собой о водке и женщинах, желая, видимо, сблизиться с ре­жиссерской братией, подошел к нам и, тоже покуривая, при­ступил к рассказам скабрезных анекдотов.