Игорь Добролюбов - Осколки памяти

Какая-то надежда затеплилась у меня, когда пришел новый министр культуры господин Гуляко; мне показа­лось, что, коль новый человек пришел, он организует не­кую встречу с деятелями искусства, соберет их, поговорит о том о сем. узнает, что их волнует, чем живут. Но никаких приглашений не последовало, никуда не позвал.

И тогда я взял свернутую газетную страничку и по­нес туда, в Министерство культуры.

Прннял меня господин Гуляко точно в назначенное мне время. И вот сидит в кабинете министр, сидит дирек­тор "Беларусьфильма" Шенько и я. Начался разговор.

Я говорю:

- Я очень хочу поставить картину. Меня уже сто раз похоронили, но вы-то не читали некролога, знаете, что я живой, еще сил полный, и очень хочу снимать.

Указательный палец министра многозначительно поднимается вверх:

- Минфин... Вот как с Министерством финансов к концу года разберемся, так все и выяснится. Сейчас все деньги забирает большая, очень важная картина. Денег пока нет, будем ждать. Как только утрясется, сообщим.

Сие значит, что все деньги, которые появляются на студии, идут на "большую, очень важную картину". Все! Жалко, что и наши авторские (за показ телевидением сде­ланных нами картин) идут туда же.

А поднятый палец мне давал понять, насколько Минфин важен: именно он решает, а не они, не Министер­ство культуры, не контора, которой государство выделя­ет деньги на производство фильмов, постановку опер, ба­летов, концертов, танцевальных номеров - всего, чего хотите. А они не знают.

- Мне осень нужна, - говорю я им (шел октябрь 2002-го). - Я соберусь и быстро сниму картину: со своими актерами, найдем натуру, все будет сделано быстро и эко­номно.

- Может быть, следующей осенью, посмотрим.

И вдруг министр, отвлекаясь от лежащего перед ним рассказа, вроде и нет его вовсе, вроде я не принес литера­туру, говорит:

- Игорь Михайлович, не хотите ли вы стать президентом Белорусского кинофестиваля, который пройдет Бресте?

- Нет, и в мыслях нет, и никогда нет.

- А как насчет председателя жюри?

- Тем более. Что же я буду судить, если приблизи­тельно знаю, что делается на "Беларусьфильме", знаю кто там редактор, знаю, что студия находится в распаде.

Чувствую, запахло мужским потом...

Видно, "да" сказать не хотят или не могут, а отка­зать аргументированно не могут тоже, потому что не чи­тали никогда этого произведения. "Пока не получается" и все тут. Если бы мне так и говорили, мол, не читали, о чем речь, не знаем, я бы ответил: "Прочитайте. После со­стоится еще одно наше рандеву, и тогда выясним ваше мнение о сценарии, причем меня устроит любое ваше отношение к нему, потому что я знаю, что это гениально, это библейская притча, и картина такая же должна быть - библейская".

- Может быть, поговорим о литературе? - предла­гаю я наконец.

- Сейчас я попрошу, чтобы мне сделали ксероко­пию, возьму с собой, почитаю и вам позвоню, - сказал господин Гуляко.

По сию пору нет звонка. Уже не один год читает ми­нистр.

А я было размечтался: "К семидесятилетию хорошо бы сделать картину: сам себе подарок бы преподнес к юбилею и, если картина получилась бы, - людям".

Но, даже будучи на моем семидесятилетии, зам­министра Рылатко ни слова не сказал. Мог бы, зная, что меня это волнует, поговорить со мной, если душа есть. Ни слова.

Я прошу только об одном: вы мне четко скажите, ли­тература вас устраивает? Будете запускать? Если нет, я выйду в коридор, я готов к этому. Но объясните причины!

Меня потрясает, что Министерство культуры не хо­чет со мной поговорить о содержании литературы, ко­торую я предлагаю, обсудить, что же это такое - "Жел­тый песочек", а все говорят только о деньгах, деньгах, деньгах... В министерстве - о деньгах, на студии - о деньгах, все постоянно ссылаются на Минфин. А что вы Минфин трогаете?! Он дает деньги на студию, а вы там уж сами разберитесь, что для кинематографа важ­но, что неважно. Но худрука нет, главного редактора практически нет, и ничто не подлежит обсуждению.

Так что поход к министру оказался вроде бы бесполез­ным, но я хотя бы выяснил, что они рассказа не читали и при этом боятся почему-то. Значит, где-то есть высшая сила.

Я понимаю, что правительству страшно, что будет картина о массовых расстрелах. "Такого не было", - ска­жут. Но я хочу оставить свою память о Василии Владими­ровиче Быкове, я вместе с белорусским народом его похо­ронил, его нет, и никогда никто больше такое не напишет. Я считаю своим долгом сделать картину. Простую, без вся­ких выкрутасов: вот такая была жизнь, такое происходи­ло с людьми в определенное историческое время.

За эти годы картина уже не один раз целиком снята у меня в голове: я мысленно представляю себе действующих лиц, как они ведут себя, как двигаются, как говорят; я даже знаю, какое надо сделать приспособление, чтобы помочь этим несчастным тянуть завязнувшую в грязи машину так, чтобы его не было видно в кадре; знаю места для съемок - они все здесь, рядом, никуда ездить не надо, никакие дале­кие экспедиции не нужны; и актеры свои будут, здешние. Не нужно много денег для того, чтобы картина спокойно была сделана. И композитора знаю, и оператора, которого бы попросил помочь снять "Желтый песочек" - все мной уже давно придумано, все давно выстроено.

Вот и сижу, жду...Тщетно. И ужасно больно, что это уже второй сценарий по Быкову, который мне не дали снимать.

P. S. На подаренной незадолго до своей смерти книге Василий Владимирович написал мне: "Даўняму нястомнаму сябру Ігару Добролюбову - на ўдачу. В. Быкаў. 29.5.03".

КРИТИКА ЧИСТОГО БЕЗУМИЯ

"Теперь все подлежит критике, даже сама критика".

В.Г. Белинский

Рассказ про редактуру и общение с редакторами - рассказ мучительный. Ты выступал в роли "никого": они усаживались, между собой обсуждали, а ты сидел молча, ожидал, когда тебе вынесут приговор. И все - как Они решили, так и будет.

Мизансценически эти отношения можно предста­вить так: выходим мы из просмотрового зала, и на лест­ничной клетке критик говорит мне: "Поздравляю с новой картиной. Молодец". Что сие означает? Это означает, что мы с ним стоим на одном уровне, на одной лестничной площадке. Если же критик поднялся на две ступеньки вверх и говорит оттуда: "Неплохо, неплохо. Но надо бы там еще что-то такое добавить", то он сразу поднимает себя на высоту, для моего ума вроде как недосягаемую, и я получаюсь - о-го-го - на сколько ступенек ниже него на этом лестничном марше. Ребята дорогие, не должно быть так.

Редакторы были народом удивительным: они дол­жны были поправить все, пусть даже из хороших побуж­дений - естество у них такое, да еще государство поса­дило на эту должность. Я убежден, что, если бы им дать неизвестную страницу Льва Толстого, они и ее исчерка­ли бы.