Александр Петрашкевич - Машеров: Теперь я знаю...

Как-то в одной беседе, связанной с проблемой национальной культуры и культуры вообще, Петр Миронович сказал:

- Когда я услышал слова Никиты Сергеевича о том, что для полного счастья народу нужны сало и колбаса, то понял, что это конец всему. И захотелось бросить все к чертовой матери и уйти куда-нибудь, чтобы и не слышать, и не видеть, - Придерживая сигарету под столом и туда же выпустив дым - была у него такая привычка не дымить собеседнику в лицо, - добавил: - А на кого бросишь? И кто после тебя придет. И как поднимет, и поднимет ли вообще то, что ты бросил...

Годы и события подтверждают, что видел он глубоко и дале­ко.

Очень интересно было наблюдать за П. М. Машеровым на за­седаниях бюро ЦК. На разных съездах, пленумах, партийно­-хозяйственных активах он был весьма официален, строг, даже недоступен. А на заседаниях бюро, так сказать, в узком кругу единомышленников и соратников, становился самим собой, хотя свой актерский талант эксплуатировал вовсю. Среди своих ярко проявлялись его остроумие, юмор, даже язвительность, а иногда и жесткость, если того требовала ситуация. Первый он и был Первым. Жестоким и по-настоящему злым я его не видел, за ис­ключением одного случая, но об этом ниже.

Встреч были десятки, особенно во время моего заведования отделом культуры ЦК, а возможностей наблюдать и слушать не­посредственно - многие сотни. И оставив ЦК, я имел возмож­ность встречаться с Петром Мироновичем не раз и чаще всего по делам Энциклопедии, во время разработки концепции, жанра и структуры 140-томной историко-документальной хроники Белару­си "Память".

Из сценок на заседаниях бюро ЦК приведу только одну. Об­суждался вопрос о провале строительства и срыве сроков ввода в строй какого-то очень важного объекта, а какого - не называ­лось. Скорее всего, это был военный объект особой важности, которыми довольно густо была нафарширована земля белорус­ская. Отчитывался министр строительства Архипец - опытный, битый, стреляный воробей, который не только проваливал, но и много возводил хорошего и основательного. Однако то, что слу­чилось с объектом "икс", выходило за рамки обычных провалов, и выволочку получил сам Первый от московских первейших. По серьезности, напористости и язвительности доклада Петра Миро­новича это чувствовалось.

- Вы, уважаемый министр, подвели не только себя, но и всю Республику и меня тоже. А я вам верил! Я вас всегда поддержи­вал и защищал! А вы меня просто предали, дорогой товарищ Архипец! И я вношу предложение: за срыв сроков ввода в строй объекта особой государственной важности не только снять вас с должности министра, но и исключить из партии. В другие време­на за такой провал вы и я заплатили бы жизнью!

В зале стало очень тихо. Как-то совсем сник и вобрал голову в плечи министр. Машеров неожиданно сел и попросил членов бюро высказаться и дать объективную оценку позорному факту. И они высказались, словно были не членами партийного комите­та, а судьями трибунала. Оценки их были намного более суровы­ми и жесткими, чем у докладчика. И понятно, все присоедини­лись к предложению Первого о снятии Архипца с работы и без­условном исключении из партии. Молчала только кандидат в чле­ны бюро Н. Л. Снежкова - заместитель председателя Совета Ми­нистров.

- Прошу вас, Нина Леонтьевна, хотя вы имеете совещательный голос, - как-то непривычно сурово сказал П. М. Машеров.

- Я против таких жестких санкций, - сказала Нина Леонтьевна и села.

Удивленно и недовольно загудели члены бюро. А потом опять установилась напряженная тишина. Петр Миронович воспользо­вался ею и голосом человека, который сомневается, сказал:

- А может, мы, мужики, действительно перегибаем палку? И Архипец не один виновен в том, что случилось, - нажал он на слово "один". - И где раньше были члены бюро, которые со мной так легко согласились? - И он сдержанно улыбнулся. - И вообще, стоит ли нам так легко разбрасываться такими коммуни­стами?

Члены бюро были в растерянности. И тогда Машеров внес но­вое предложение: Архипца от должности отстранить, но в партии оставить. Члены опять согласились, а Снежкова снова спокойно сказала:

- Я против. У министра есть еще возможности исправить по­ложение. Бюро могло бы, как мне кажется, ограничиться объяв­лением выговора с занесением в учетную карточку.

Архипец поднял голову, внимательно обвел взглядом присут­ствующих, но от каких-либо слов воздержался, хотя и повеселел.

- Тогда дадим последнее слово обвиняемому, - сказал Петр Миронович мягким благожелательным голосом и не без хитринки посмотрел на членов бюро.

Архипец тяжело поднялся с кресла и после длительной паузы глухим голосом, с хрипотцой, проговорил:

- У меня завтра день рождения и дата красная, а вы, вместо того, чтобы мне орден вручить, с работы снимаете... с выгово­ром.

Он не успел договорить, потому что Машеров громко и озорно рассмеялся, а посмотрев на растерянных и обескураженных чле­нов бюро, спросил:

- А может, нам ограничиться обсуждением, если Нина Лео­новна снимет свое предложение насчет выговора?

- Я свое сниму, если вы свое оставите, последнее.

Теперь уже смеялись все, хотя и не все, пожалуй, догадыва­лись, что Первый преподнес им наглядный урок порядочности, когда решалась судьба человека, и не просто человека, а их кол­леги и товарища.

Видел я Петра Мироновича и в ярости - при рассмотрении чрезвычайной ситуации, связанной с массовыми пожарами на Полесье. Министерство внутренних дел скрывало информацию об этом, молчали областные и районные начальники. Выяснилось все очень неожиданно, когда Петр Миронович нарушил ранее намеченный маршрут и вертолет его наведался на Полесье. Он был буквально потрясен разгулом огненной стихии. Горели леса, поля, торфяники, сенокосы - все, что могло гореть.

- Я сниму с вас вместе с генеральскими погонами и штаны с лампасами! - выговаривал он министру внутренних дел.

Но, как говорят, гора родила мышь.

Генеральские погоны остались у министра на плечах, а штаны на том месте, где им и надлежит быть. Гроза утихла, а сильные дожди погасили пожары. А что сгорело, то сгорело. Оно и сей­час горит ежегодно. И звезд на погонах генералов и полковников от того не уменьшается, а даже наоборот...

Щедро сыпались звезды-звания и на минских архитекторов, ко­торые, строя новую столицу, разрушали и крушили все то, что было возведено за четыре-пять веков до них и что пощадила война. Унич­тожались целые улицы старой застройки, взрывались церкви, косте­лы, и даже первый городской театр, стоявший на площади Свободы, пошел под бульдозер. Кажется, это была последняя жертва боль­шевистской глупости, которую поднес Молоху секретарь ЦК Барташевич, одолев в этом постыдном деле секретаря ЦК Кузьмина, от­стаивавшего театр. Но это случилось уже после П. М. Машерова. При нем и с его согласия вандалы разрушили старую Немигу - единственную историческую сплошную застройку, уцелевшую после всех войн. Никто не посчитался, что во время немецко-фашистской оккупации здесь было еврейское гетто, что именно отсюда ушли на смерть к знаменитой "яме" десятки тысяч людей. Разрушена была и самая старая синагога Минска. Теперь на ее руинах стоит высотное здание проектного института, придавившее своей массивностью два православных и один католический храмы. А что же Немига? А ни­чего человеческого. Была улицей, стала чем-то непонятным. И кто знает, что еще будет "возведено" по другую сторону несуразного торгового монстра... Одно ясно: воссоздавать Немигу, как в Варша­ве воссоздали "старо място" уже никто и никогда не будет.