Александр Петрашкевич - Машеров: Теперь я знаю...

- Благодарю! Как-нибудь сам разберусь, - и уже мягко и доб­рожелательно к Эмме Громыко: - А если не справлюсь, мне по­может вот эта милая женщина, - и взял ее под руку.

Критики, что называется, сразу "отвалили", а экскурсию-осмотр повела Громыко. Петр Миронович ничего у нее не спра­шивал, не прерывал. Он только слушал и смотрел, смотрел и слушал. Видно было, что картины произвели на него сильное впечатление и по-настоящему взволновали.

- Наконец он вырвался. - И словно спохватившись: - Михаил Андреевич наконец вырвался. - И опять молчание.

А мне подумалось: кто же это сообщил тем двум художникам и "любителю" изобразительного искусства из Иняза, что П. М. Машеров поехал во Дворец искусств, если о том знали только он и я. Даже охранника не было с нами...

Кстати, о личной охране Петра Мироновича. Никого, кроме полковника Сазонкина, обаятельного и доброжелательного че­ловека и такого же обходительного его сменщика, при Петре Мироновиче не было, если не считать милицейского поста у подъезда дома, где жила семья кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Здесь уже была инструкция, и порядок той инструкции был не волен нарушать даже кандидат в члены Политбюро. Тем не менее Машеров часто не брал охрану ни в машину, ни в вертолет, из которого не вылезал весну, лето и осень, хотя к Сазонкину и его сменщику, их службе относился очень уважительно.

Все знали, что Первый - страстный футбольный болельщик, старался не пропускать ни одного матча с участием минского "Динамо". По-настоящему любил футбол, но не терял от него разума и приличия. Не делал из Беларуси футбольных Нью-Васюков. Встречался с игроками, но и не помышлял подсказы­вать тренеру, куда и кого поставить.

И еще у него была страсть, вернее - духовная потребность к общению с людьми творческой профессии - писателями, худож­никами, артистами. Когда брал меня на должность заведующего отделом культуры ЦК КПБ, просил делать для творческой интел­лигенции хоть одно доброе дело в неделю.

Вызвался вместе с кинорежиссером Элемом Климовым, кото­рый собирался снимать фильм "Иди и смотри" по сценарию Алеся Адамовича, побывать в "партизанских" районах. Вертолет спокойно шел над озерно-лесными просторами партизанского края. Петр Миронович был в хорошем настроении, охотно и воз­бужденно рассказывал о боях, блокадах, победах и поражениях, пока не притомился - стрекотание мотора обременяло беседу. А когда вертолет попал под низкие дождевые тучи и земля окута­лась серой пеленой, Петр Миронович замолчал, надел наушники и погрузился в какие-то свои невеселые думы. Приумолкли все, кто был в салоне. Я сидел напротив Петра Мироновича. В руках была любительская кинокамера. Когда начал накручивать пружи­ну камеры, он бросил на нее взгляд. А я спросил глазами, мож­но ли мне его поснимать. Он понял мое намерение и только рес­ницами дал понять, что не возражает. Я не очень докучал ему, но то, что хотелось сделать, сделал. Мой Машеров получился со­всем не похожим на того, которого мы видели на собраниях, ми­тингах и демонстрациях. Жаль только, что моя лента по техниче­ским причинам не может быть использована на широком экране.

Конечным пунктом нашего путешествия над партизанским кра­ем были Витебские, а точнее - "Суражские ворота". В войну это была широкая болотистая брешь в немецкой обороне, через ко­торую партизаны ходили за линию фронта, а диверсионные груп­пы из-за линии фронта - в партизанскую зону. Через эти же во­рота спасались наши люди от плена и гибели. Было что расска­зать киномастерам.

Местные жители деревеньки, которая лежала у тех "ворот", уже ждали гостя и собрались на ровной площадке, где должен был приземлиться вертолет. Народу было много, но в основном женщины и дети, и, конечно же, местное начальство. Как только высокий гость вышел из машины, моложавая женщина бросилась к нему и буквально повисла на шее. Росточком она была по пле­чо высокому Петру Мироновичу. Он слегка наклонился, а она то­ропливо начала целовать его в щеки, лоб. А потом прижалась головой к груди, затихла и плечи ее задрожали. Женщина плака­ла, смеялась и говорила очень взволнованно:

- Петенька, родненький, как же давно ты у нас не был!..

- Поэтому, как видишь, и прилетел на крыльях.

- А надолго ли? Может, заночевал бы?! Я надта ж доброй самогоночки выгнала, - и поперхнулась своими словам, когда услышала дружный хохот местных начальников, наблюдавших за происходящим.

- К сожалению, не надолго я, - с грустью сказал гость. - До захода солнца машина должна подняться в воздух. Такая у лет­чика инструкция.

- Хиба што инструкция, - как-то сразу поникла женщина.

- Ты не горюй, я в другой раз на самогонку загляну, - улыб­нулся Петр Миронович, а нам пояснил, что Мария была партизан­ской медсестрой.

Я пожалел, что не взял в поездку профессионального кино­оператора, надеялся, что у режиссера Климова будет свой. Такие случаи и сцены не повторяются.

Вообще же, Петр Миронович не любил кинотелевизионного сопровождения. И может, оттого, что знал и видел, как его кол­леги по Политбюро пунктуально ведут свою собственную кинолетопись. Помню и основательную выволочку, которую я получил от него за то, что не обеспечил киносъемку посадки в самолет Гейдара Алиева, когда тот покидал Беларусь после торжеств, по­священных какому-то важному событию. Его помощник названи­вал мне после этого с полгода, пока я не собрал все фотоснимки и фотопленки, где был "запечатлен" Гейдар Алиев.

К большому сожалению, обычных, естественных, по-человечески теплых кинокадров о Петре Мироновиче осталось немного. А неповторимые и по форме, и по содержанию сюжеты лежали, как говорят, на поверхности. Однажды, когда он соби­рался на вертолетную вылазку в район Полесья, я попросил раз­решения направить туда "в засаду" кинооператоров. Он катего­рически запретил. А я не послушался и по маршруту его экспе­диции устроил три засады. Один из трофеев той засады - кино­кадры, где Петр Миронович на удивление ловко заматывает пор­тянку и обувается в резиновые сапоги, чтобы вместе с полешуками пройти прокос через болотце... С этого болотца он и войдет в документальный фильм о себе.

Своеволие мое с засадами кинооператоров обошлось без вы­волочки, и осмелев, я попросил у Петра Мироновича разрешения "поснимать" юбилейное торжество, когда друзья, соратники и сослуживцы придут с цветами поздравить его с шестидесятилети­ем. Ответ был категорический: нет!

Показывая на цветы, которых в кабинете было уже довольно много, юбиляр сказал:

- Когда все это великолепие, всю эту красоту я перевезу в Дрозды и сделаю хорошую экспозицию, пришли своего операто­ра, пусть снимет. Цветы, увы, живут не долго...

- ...а среди цветов - вы с семьей, с внучками...