Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Об уроках мастерства писать нечего. Всё то же: с предметами работать не научилась, от предрассудков не избавилась, кривляюсь, вся притворная… и т. д. в разных вариантах. Кроме того, последнее время перед экзаменом в какой-то горячке вообще плохо воспринимала всё то, что говорили педагоги. Всё запуталось, часто не понимала, чего же от меня хотят. Упражнение «Птичий двор», (это когда все студенты на площадке «становятся» домашними птицами, при том, что многие и в глаза их не видели.) Педагог сказал что-то вроде (записала, как услышала): «Смелость, слава богу, у вас какая-то появилась. Теперь уже важно не это. Важно, насколько вы подлинны во внутреннем поведении, в думаньи, в слушаньи».

ДОКТОР:– в думаньи, в слушаньи птицы?

– Но, клянусь, это подлинная запись, может, опять неверно поняла! Не так-то просто учиться на актёра.

«Немного форсируете от того, что врёте. Сами по себе вы на площадке – ничто. Весь смысл в среде, в партнёре. Энергия по-существу уходит на оценку, на подлинный смысл. У актёра есть интересная раздвоенность: Дездемону не душит, в оркестр не падает. Кроме воображения существует «контролёр». Отсутствие контролёра – первый признак неправды. (А если нет никого, кроме «контролёра»?) «Самое точно выполняемое упражнение неправдиво, если не срабатывает контролёр времени: слишком мало – суетня, слишком много – затянутость. Если контролёр нечуткий – пропускаются подробности. В чём грациозность? В естественности. Грация – не значит: манерность».

Это всё понятно. Это всё так понятно, когда слушаешь или смотришь со стороны. Но стоит выйти на площадку…. Где она, мерка, по которой можно определить подлинность? Задание: вспомнить физически укол. Мне показалось, что вспомнила, хотя никак не могу, так как Галка Михайлова буквально почувствовать боль. С физическими ощущениями мне вообще трудно. И дело, наверное, не в недостатке тренировки. Можно тысячу раз пытаться вспомнить мороз или воду, а тело не вспоминает. Тысячу раз будет халтура, враньё. Ну и что? Хоть день заставь себя сидеть и вспоминать – разве что к вечеру немножко сойдёшь с ума и прогаллюцинируешь.

Маруся:

«Мастер, конечно, прочитал эту жалкую исповедь, он успевал прочитывать все наши обязательные работы и обязательные же, конечно, дневники, которые по-настоящему не были дневниками, а имитировали их, потому что писались в последний день перед сдачей. Он сам непрерывно вёл дневник, на каждом занятии заполнял одну за другой толстые тетради. Боюсь, что большая их часть так и не разобрана. Но вот времени вправить мозги, терпеливо объяснить путаницу в терминах у педагогов не хватало. До всего доходить мы должны были самостоятельно. Главное, процесс обучения, к которому я так стремилась, оказался мучительным. В самых простых групповых тренингах, когда нас просили «броситься в предлагаемые обстоятельства», я вставала как вкопанная посередине зала, потому что не могла придумать логичного обоснования своим поступкам, а без него не могла действовать. Я ненавидела этюды с воображаемым предметом, считала их бессмысленными. Я почти ненавидела однокурсников – асов этих упражнений: один в течении часа полз по какой-то землянке, другой столько же времени потратил на сборку магнитофона, а нас было 28, и всё надо было высидеть, не упасть со стула… А завершалось занятие муштрой: как солдат в казарме заставляют по много раз заправлять и разбирать койки под секундомер, так нас заставляли бесконечно переставлять стульчики, быстро, ровно и бесшумно… Обычно время шло к полуночи, кто-нибудь обязательно ошибался, всё начиналось сначала… Когда мы втроём приезжали на станцию метро «Дачное», автобусы, обычно, уже не ходили. На такси денег не было, до улицы Солдата Корзуна было километров пять, в конце пути – довольно заросший парк, который мне надо было пересекать в одиночестве, так как я жила дальше всех. К девяти утра надо было быть на лекциях…»

31 дек.

Впервые «Наш, только наш» на публике. Господи, как легко и просто! Никаких сверхвыдумок, эффектов, никакой техники-автоматики! Эффект в самом актёре. Почему у нас это с таким скрежетом. Кажется, чего проще – выйти и спеть, да под фонограмму! Но ошибки те же: этюдные. Не доросли ещё!

Показ этюдов. «Соседский ребёнок». (Тётя меня ещё долго помнить будет. Я приходила нянчить её пятимесячную дочь. Тётя всё никак не могла понять, почему Алёна у меня всё время плачет. Но жертвы были напрасны.)

«Отношение не по-существу, а понарошку. Бедность жизненных наблюдений. У вас подробности – «вообще», ради подробностей. Подробности должны быть внутри события, а не вокруг него. Безответственное пребывание на сцене. Вы должны отвечать за каждую секунду на площадке: для чего она? Всё должно вести к цели. Бездыханное самочувствие. В жизни дыхание всё время меняется, иначе человек монотонен. Регулировать дыхание невозможно. Единственный способ – бросить себя в этюд. Может, вы дрессируете этюды? Работать вглубь явно не умеете. Предлагаем сменить способ работы: этюды подробно рассказывать.»

Но началась сессия. Первый экзамен – по зарубежному театру. (Обожаемый наш Лев Иосифович Гительман. Публичная библиотека на Фонтанке – особый, обособленный мир.) В голове всё перемешалось… Кто написал «Менандру»? Но интересно: впервые читаешь антику (С утра книг было набрано штук двенадцать, но потом тянуло в курилку, где непрерывно царил Марик Мазья, поэт, историк и философ), причём, в обострённой ситуации, интересно, трястись от страха: когда вызовут, и так суметь подать свои скудные познания, чтобы уж совсем уж… как говорила моя мама: «серый, как штаны пожарника». В общем, своего рода спорт, горячка, в которой забываешь, что впереди огромная голова Гидры с надписями: танец, сцендвижение, мастерство.

«Я ничего не пишу о тех страшных занятиях с З. Я., сразу после Нового года, когда он покинул нас на месяц. И только перед экзаменом пришёл, чтобы сказать, что те, кто не уверен в себе, могут пойти и забрать документы, и почти все приняли эти слова на свой счёт. Я – то точно, потому что только что перед этими словами были другие, о том, что в этюде «Соседский ребёнок» всё – сплошь неправда: ничего исполнителям не нужно: ни опаздывать, ни успокаивать ребёнка, ни… Конечно же, так оно и было. Мы старались, пересказывали, пересказывали…»

Этюды на импровизацию. Всем раздают белые билетики с заданиями. «Показать известный цирковой номер». Тут я струсила. Известных номеров не знаю. Во-первых, потому что не люблю цирк. (Когда по телевизору передают цирковую программу, отец отпускает ядовитые шуточки типа: «С такой бы силой, да вагоны разгружать!») Во-вторых, вообще боюсь импровизированных заданий, не потому что не умею без подготовки, а потому, что мысли туго ходят, и ничего не придумывается. (Надо научиться бросать себя, не думая, а уж потом… З. Я. Кор.)