Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Вечер ТЮЗа в Капелле. Многое видела впервые, (у нас не поощрялось общение со старшими). Ну что говорить! Здорово! Никогда, наверное, мы так не сможем. Не умеем работать. Причём неизвестно, что первично: не умеем работать, потому что не работаем, или не работаем, потому что не умеем работать правильно, и работа не приносит радости. И почему на мастерстве так часто клонило в сон?

Весь март был посвящён работе над баснями.

27.03.70

Перечитываю дневник, и тошно делается. После занятий с З. Я. – сплошные цитаты. Потому что большинство положений обсуждать, обдумывать бессмысленно. Со всем согласна – наматываю на ус. А после практического занятия писать тем более нечего, потому что всё одно и то же: не оправдано, не родилось, не верим! Как всё мертво внутри! Комиссаров принёс «Мастера и Маргариту». Читала взахлёб. Не отрываясь. И ничего не поняла. Остались только эмоции, как сон. Хочу быть ведьмой, чтобы делать гадости. Не стыдясь себя, не мучаясь от того, что кто-то меня не любит, не выясняя: за что? Как хочется не презирать себя, быть сильной, независимой, лететь со страшной скоростью на метле и бить стёкла в домах недругов. Хоть их и нет.

21.04.70

Наконец пришёл З. Я.

Узнала о том, что будет З. Я., и не обрадовалась, испугалась только. Кажется, зачем тогда здесь учусь, если боюсь Мастера? Стыдно. Перед нами человек, способный на титанический труд. Почему я не способна? Угрызения совести мучительны. Вот он приходит, и страх постепенно улетучивается, но всё равно трудно. После занятий часто хожу, как пришибленная. Вот и сегодня то же. З. Я. смотрел только одну басню. После этюда попросил Юру Орнатского прочесть басню. Плохо Юрка читал. Не связывался у него этюд с басней. Всё последнее время занимались в основном этюдами, а к читающим басню предъявлялось одно требование: громче! – не слышно, осмысленнее – ничего не понятно! З. Я. рассердился. Предложил читать ещё раз, ещё раз…. Закричал. Юрка, парализованный страхом, посередине сцены, у всех на виду… уже ничего не соображал, читал по инерции, пытался угодить и перебирал интонации. С каждым разом всё хуже и хуже. Как мне жалко было его. Хотелось схватить его за руку и увести. Ведь я бы на его месте чувствовала бы и делала тоже самое. (Ю. Орнатский, лучше всех собиравший «магнитофоны» в первом семестре, во втором был отчислен) З. Я. полностью разочарован, мы подавлены. Всё справедливо, и всё-таки, тяжело. И в довершение – происшествие с Галкой. Нам раздали дневники. У Галки не было. Почему? Потому что написала мало и постеснялась сдавать халтуру. Бывают дни, когда есть потребность записать передуманное. Случается – нечего писать. От человека зависит, каких дней больше: наполненных либо нет. Я отвлеклась, пропустила, каким образом от оценки за дневник перешли на тему о средних актёрах. Галя заявила, что хочет быть средним артистом. Неужели можно всерьёз принимать её слова. Говорит ведь, не соображая, просто перенервничала и не может объяснить то, что чувствует на самом деле. Мастер кричит. Кто ещё хочет быть средним артистом? Я чуть не вскочила из солидарности, но задумалась. В самом деле, я не так много видела спектаклей в ленинградских театрах, но зачитывалась воспоминаниями о Ермоловой и Комиссаржевской. Описания того, как зрители в зале рыдают, не могут покинуть свои места, уйти из театра, поражённые, потрясённые до глубины души. А сейчас? Известная актриса изображает плач, а зрители, выходя, говорят о чём угодно и, немного отойдя от театра, забывают о спектакле. Зато потом будут говорить сослуживцам: «Посмотрел, ничего, только вот…» Ах, какой эрудированный, высокодуховный человек, он посмотрел весь репертуар, это ему понравилось, а то – нет! Он судит, а что изменилось в его сердце? Нет, я точно, не будущая Ермолова, стать бы просто профессионалом, средним актёром, но ходить на работу в театр, а не в ЦКБ… В общем, я с Галкой солидарна.

Маруся: «Но, казалось бы, естественный (в другом кругу) обмен мнениями, превратился в бунт, который, как известно из истории, имеет обыкновение разрастаться». (Из искры – пламя).

Нам велено было худеть. Кто-то достал рецепт на гормональные лекарства от ожирения, которые мы радостно приобрели. Дозу, конечно, увеличили для быстрого результата, при этом ничего не ели. Через некоторое время управлять нервной системой стало почти невозможно. Мастер в очередной раз рассердился на курс (Старшие открыли нам нехитрый механизм: каждый раз, когда Мастер выпускал спектакль, он ссорился с курсом всерьёз, так, чтобы чувство вины глубоко внедрилось в сознание учеников, что, по идее, должно было увеличивать творческую энергию. По идее… Мы просто скисали.)

– «Все ваши беды от того, что вы эгоисты!»

Честно говоря, надоело: я уже была «эгоцентрик», «вещь в себе», «колба» – Вениамин Михайлович, тогда юный, тоже любил дать точное определение! А всё только потому, что я честно ждала когда «родится», зазвучит внутренний голос, появятся запахи, звуки… короче, ждала галлюцинаций, и как только не угодила в психушку!

Не понимаю… Ведь эгоизм – естественное человеческое чувство. Я не встречала человека, лишённого его. Если бы я не была эгоисткой – никогда бы не пришла сюда, зная, как трудно больным матери и отцу кормить меня лишних 4 года. Я бы посвятила свою жизнь сначала им, а потом человеку, которого смогла бы полюбить больше себя, хотя это тоже трудно себе представить. Я не выросла ещё до любви к людям «вообще». И разве на Западе, где «царствуют индивидуализм, насилие и капитал», где эгоцентризм – форма существования, нет огромного количества замечательных актёров? Почему же это естественное свойство мешает именно нашему курсу? Я очень хочу верить в идеальных людей – не получается, убедите меня, успокойте, снимите груз непрерывных сомнений!

Вскочила со стула: «Я не понимаю! Допустим, мы все эгоисты, но работаем как звери ради карьеры, с такими же эгоистами, неужели мы ничего не добьёмся?!» – Если бы это было сказано тихо и спокойно… Но на фоне лекарственного психоза, голос, по природе имеющий истерические оттенки поднялся до высот настоящего бунта. Не помню, что было выкрикнуто в ответ, некоторое время мы с похудевшей до костей Михайловой рыдали размазывая дешёвую тушь по щекам, пока не прозвучало: «Уходите обе, завтра же забирайте документы!»

И напилась же я в ту ночку! Старшие товарищи, прошедшие армию, (те, с которыми зимой брели в сторону дома) уже давно объяснили, что доступные тогда «Гавана клуб», виски «66», или на худой конец, портвейн 77 лучшее средство от непрерывного стресса. На следующий день в больные головы пришли светлые мысли: А что, в самом деле, нет, что ли других театральных, в конце концов, в Москве? Кончились сомнения, всё решилось само собой. Пришли забирать документы, но документы нам не отдали без специального разрешения Мастера. А где Мастер? Уже в Москве. На конференции .