Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Перехожу к документальной части.

Купе. Нас двое. Медленно плывёт перрон. Столик, на котором очень удобно писать дневник. Правда, покачивает, и буквы пляшут. Убедилась, что путешествие – лучшее лекарство. Около 11 вечера вышли из ТЮЗа. Ощущение странное – как будто никогда не вернёмся в Ленинград. Попрощались с ребятами – навсегда. Путешествие началось сразу с вокзала. Увидела огромную очередь в кассу. Встали. Всё отошло. Все переживания далеко. О себе думать некогда – столько людей вокруг. К очереди подходит огромный пьяный мужчина. В руках – нарциссы. Один цветок падает, он наклоняется за ним, из кармана выпадает бутылка водки, разбивается. Страшно смутился, быстренько исчез за колонной. Ещё один странный (господи, человек?). Лицо чёрное заросшее и грязное. Глаза – дырки куда-то в пропасть, не карие – никакие. Не видно почти под бровями. В отрепьях. Шатается. Он – человек. Он мыслит и чувствует, так же, как мы все. Ой, как стыдно! Мы – здоровые, сильные, молодые: ноги – руки, всё на месте. Переживаем, света не видим. Ничего, никого нет, кроме моего мучения. Как смею я, счастливая, уходить в себя, мучиться, если живёт он! Деревенская женщина, маленькая, сухонькая, уродина. Так загорела, что не видно глаз, они бледнее щёк, бесцветные. Длинный нос – единственная заметная часть на лице. Муж под стать ей. Дети – мальчик и девочка. Стоят, маленькие посреди толпы и дрожат крупно, в ознобе, дико озираются. На лицах – ни мысли, ни интереса, ни элементарного детского любопытства. Страх. Хорошо не думать о себе. Некогда! Ложимся спать. Утром: – Поезд прибыл в столицу нашей Родины – Москву. Доброе утро, товарищи!

14.05.70

Этот день я запомнила в подробностях на всю жизнь, такая в нём была мистическая драматургия, обострённая до предела нашим состоянием и обстоятельствами приезда в Москву. Конечно, мы знали, что приехали встречаться с Мастером, поэтому и отправились прямиком в гостиницу «Россия» Москва поразила контрастом: Из Питера уезжали в мороси, тумане, холоде. Москва ослепила солнцем, цветущими яблонями, пламенеющими тюльпанами. В холл гостиницы пробирались, как преступницы: оглядываясь и вздрагивая. Узнали номер телефона в номере, уже собирались с духом, чтобы позвонить, но тут увидели отъезжающие автобусы с логотипами конференции и вздохнули с облегчением: не сейчас! На радостях на последние копейки купили страшно шикарные сигареты «Фемина», гордо выкурили их на набережной и стали строить планы. Куда пойдём? В Третьяковку! Бродили по музею, пока внутренняя тревога не остановила надолго у «Грозного, убивающего сына», как магнитом притянула картина, стала первым потрясением того дня. Потом бродили по городу, поражались контрасту между небоскрёбами и «деревенскими» домами, с сохнущими на верёвках портками (потом рассмотрели, что портки принадлежали посольству Танзании). Были оскорблены консьержкой (В Питере такого на дух не было), не пустившей нас в Сталинскую высотку. (Очень хотелось подняться на лифте и оглядеть с высоты панораму столицы). Короче, тянули время, оттягивая тот самый «час пик», ради которого и приехали. Вечером попали во МХАТ на «Марию Стюарт». Осудили, как мёртвый, никому не нужный театр, поскольку уже были убеждены в том, что только Студия жива, а все остальные, и Институт в том числе – сборище пошляков, каботинов, моральных уродов и предателей идеалов, тогда как нам суждено нести факел истинного служения искусству, не оглядываясь на потери, утраченное здоровье и прочие несущественные мелочи. А время шло. Ночевать в Москве не планировали – никого из знакомых не было, (Москва 70 года – неосвещённая, немноголюдная быстро пустела в своём центре. Может быть, где-то на окраинах и была нормальная жизнь, но не в районе ГУ Ма, уже закрытого, Музея Революции… Собственно тогдашним москвичам совершенно нечего было делать в этом центре) «Час пик» настал, когда звонить уже было неприлично. Конечно, из автомата звонила Галя, как наиболее уравновешенное психически существо. Дозвонившись, всё- таки довольно сбивчиво доложила о том, что вот мы, Михайлова и Старых приехали в Москву разговаривать с Мастером… (Было около полуночи) – Как? Где? Идиотки! Срочно домой и завтра же на занятия!!!

Нет, мы ещё прошли по Красной площади. Цитирую дневник, чтобы очевидна стала степень моего идиотизма почти в 18 лет! (Боже, как же ты дал мне дожить до 60 !): «Тёплый ветер, звёзды на небе и на башнях. Первый раз вижу кремлёвские звёзды. У Мавзолея – настроение революционное: хочется жить и бороться. И ещё странное: такое ощущение, будто сегодня 21 июня 1941 года. Так тихо люди у Мавзолея переговариваются – громко нельзя! Маленький островок, освещённый прожекторами – а дальше темно, дальше – запад. Там готовят войну. Несколько часов – и сюда упадут бомбы. Всё рухнет Откуда это чувство? Оттого, что так тихо? Глупое чувство, но такое сильное, так страшно, так беспокойно. Вот-вот что-то случится. Улицы тёмные. Не по-хорошему тёмные. Только у ресторана кучка пьяных. Это не выразить словами, но почему так беспокойно?

В метро никого. Здесь гулко отдаются шаги. Узкий перрон и дыра тоннеля, в поезде – чужие лица. Площадь перед вокзалом – пуста: ни такси, ни людей. Только ветер несёт по асфальту газеты и пыль. Зал вокзала освещен, но все дверцы камер хранений распахнуты. Как будто люди испугались войны, все вещи унесли и убежали, спрятались. Галя дико кричит и выбегает на улицу. Я не сразу соображаю: посереди огромного пустого зала Ленинградского вокзала стоит мужичок и спокойно, как работают столяры, забивает себе в висок перочинный ножик. Вылетаю на мусорную площадь, по углам – тени ночующих-бомжующих, цыгане, другой выход на перрон каталка, увозящая покойника, последний поезд. – Ради бога, возьмите нас, пожалуйста, ну будьте людьми, у нас нет денег. Но мы обязательно заплатим, когда приедем, хотите, в залог оставим паспорт? Пустите хоть в тамбур, мы постоим, ну что вам стоит! Пустили вдвоём на верхнюю полку, где головы не поднять, а лечь вдвоём – тесно. Но не до сна было: дрожали обнявшись до самого утра. Весь следующий день просидели в Студии, боясь выйти на улицу, сесть в метро, вернуться к нормальной жизни. Но.. раз велено идти на занятия – надо идти.

16.05.70

Показали с Галкой и Андреем этюд «по жизни» «Волк и лисица» (То есть, задано было найти и прожить жизненную ситуацию схожую по сюжету с известной басней). Как Галка просит проводника взять её без билета на поезд. В. М. (Вениамин Михайлович Фильштинский) нашёл много неправды, нежизненности. Ну, бог с ним, с этюдом. Замечания В. М. принимает каждый для себя, потом выходим и импровизируем. С одной стороны – хорошо. Нет заученности. Каждый раз по-новому. С другой стороны – очень плохо. Нет настоящей работы. Недоделка всё. Да, не работаем вглубь, не оправдываем для себя. А может, это только у меня. Я ж не знаю, как работают партнёры. Опять проклятая депрессия. Ничего не хочется. Вот потому-то и профнепригодный характер. Нет жизненной устойчивости. Не способна я на длительную затяжную борьбу. Момент! Но пыл прошёл – всё по-прежнему. Наверное, от того, что нет трудностей. И не было. Ведь упорство приобретается в трудностях, в борьбе с ними. Я сломаюсь от первой же.