Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Самоанализ характера, честный, подробный. Наблюдения над жизнью интересные. Но работать Вы не работаете, в учебном процессе растёте мало, об этом соответственно не пишите, а тогда всё бессмысленно. Где же всё-таки июнь-июль – главное предэкз – месяцы. Марина, а м. б. мешает злинка? З. Корогодский.

На второй курс я была зачислена, как вольнослушатель, без стипендии и на птичьих правах.

Если вы не перестанете брыкаться, как парнокопытное, мы вас ничему не научим. З. Я.

ДОКТОР:– Может быть, он был прав, вы действительно, брыкались, не слышали, не брали то, что вам давали?

– Когда я попала под влияние этого человека, мне было 17 лет. Я ведь пыталась вам уже всё объяснить: книжное, неженское воспитание и не то, что дух противоречия, а синдром Фомы: чтобы поверить, надо пощупать, рассмотреть со всех сторон, подвергнуть анализу, и только тогда – навсегда! А главным тормозом был – страх. Парализующий, животный страх перед педагогами. Они, видимо, так соблюдали дистанцию, чтобы ни в коем случае не пострадали их авторитет и наша дисциплина. Дисциплина и изнуряющий труд – это удел ещё балетных и музыкантов. Но можно ли воспитать талантливого ученика, не поощряя его, не любя, как собственного ребёнка, не понимая особенностей его психики, не подходя к каждому индивидуально? Вы можете представить себе балетный класс, в котором всех научили одинаково делать па и выпустили на сцену? Это будет театр миманса. Или ТЮЗ, в котором сорок человек на сцене, и никто не выделяется, требовал этого конвейера, постоянного поступления новой крови, согласной ходить в массовке, гордясь тем, что мы – лучше всех, и с уничижительным сочувствие смотреть на «стариков», которые начинали при Брянцеве и всю жизнь, действительно служили делу «Детской Радости»? А, может, это всего лишь субъективное восприятие Маруси, отчего-то наделённой обострённым чувством справедливости не терпящей ни малейшего насилия, ни над собой, ни над другими, не способной любить тех, от кого зависит её судьба, кто постоянно повторяет: будете отчислены, если… Даже когда Корогодский занял в душе место отца, Марусе казалось низким и недостойным обнаружить свою привязанность. Она считала, что таким образом делаются карьеры. А карьеризм – порок.

ДОКТОР:– Вы попали не в свою школу, и, может быть, действительно, честнее было бы уйти?

– Я ТЮТовка, эта школа была единственной похожей, отвечающей моим человеческим устремлениям. Я хотела стоять на кафедре проповедника и сжигать себя ради других. Мы же, действительно, верили в то, что нам внушали с первого дня: ТОЛЬКО ЗДЕСЬ ИСТИННАЯ ШКОЛА, ТОЛЬКО ЗДЕСЬ – СЛУЖЕНИЕ С ЧИСТЫМИ ПОМЫСЛАМИ! Все остальные – пошляки и каботинцы!)

Маруся компенсировала дневное унижение, уходя в ночные фантазии, по-прежнему представляла себя Принцессой Мира, властвующей над толпой. Как в фильмах про фараонов: одна на вершине, а перед ней толпы подчиняющихся одному повиновению, смиренно склоняющихся перед вершительницей судеб, в то время, как её собственная судьба всё время норовила съехать с укатанной проторенной дороги и завязнуть в непролазных ухабистых просёлках. Невидимый Друг, проливая тихие слёзы, напрягаясь из последних сил, пытался вытащить на проезжую… но Марусину судьбу так и тянуло туда – в болота, гниль гибельную, где бесовской радости предавались её друзья по несчастью.

01.08.70

Прошло 13 дней, а дневник ещё не начат. Жизни в искусстве всё нет и нет, а дни такие одинаковые. Утром, позавтракав, иду в магазин, или на рынок, оттуда – на работу, затем – в больницу к маме. (Мама устроила меня на работу уборщицей в свою санэпидемстанцию на Петроградке. Я должна была выносить на помойку баки с анализами, кипятить стёклышки, мыть полы и санузел, вытирать пыль. Надев халат и шапочку, спускаясь с огромным баком в лифте, я рассматривала своё отражение в стекле и уже готова была играть роль санитарки. Эта игра и скрашивала моё довольно вонючее занятие). Дома – приготовить чего-нибудь поесть, посуда, пол, который надо подметать каждый день, бельё, которое время от времени надо стирать, варенья и соленья на зиму. Всё было бы нормально, но у меня же вечно всё не как у людей: обязательно что-нибудь да забуду купить, и отец, бедный, сидит то без творога. То без кефира. Ворчит. Говорит – плохая, нечуткая дочь. Каждый день мама даёт мне список необходимых ей вещей, и одна – то выпадет у меня из головы. Мама недовольна. На работе что-нибудь забываю вымыть. Оказывается, пыль на подоконниках вырастает за день чуть не в палец толщиной, я и не замечала. Оправдываюсь: магазинов у нас в Ульянке мало, в одном есть колбаса, в другом – масло, надо обойти все. Везде очереди. В день столько надо оббегать, чуть не полгорода. Да ещё полные сумки таскать из центра, в давке, в толкотне. Домой прихожу «без ног». Время уходит совершенно бездарно. Будь на моём месте другой человек – справился бы, но я – безалаберная, всё из рук валится, и многое переделывать приходится. Хватит! Пора браться за ум! Творческий я человек, или нет! В конце-то концов! Чем меньше думаешь о себе и чем больше – о людях вокруг, тем легче.

«В людях». На работе все женщины. И все знают мою маму. Спрашивают о её здоровье, беспокоятся, собирают передачи, помогают мне. Но вижу и фальшивые улыбки и любопытство. Пусть это останется на их совести. Я поняла: «Никто никому не обязан, никто никому ничего не должен!» Это трудно осознать. В школе мы привыкли к тому, что учитель должен учить, коллектив должен поддерживать, друзья созданы для того, чтобы выручить в трудный момент. Но когда маму оперировали, я приходила в студию только вечером и не участвовала в подготовке «симфонии» для второй части экзамена. Потом меня не приняли в уже «Спевшийся» коллектив. И я обиделась. Хотя… Никто для тебя ничего не сделает, если не сделаешь сам. И в то же время страшно приятно делать что-нибудь для других, когда от тебя не ждут.

02.08.70

Сегодня воскресенье. Дочитала «Обломова» Гончарова. Нехотя взяла книжку на днях, достала с пыльной полки – слишком уж она «по программе», в школе это вызывало полное отторжение. А тут вдруг решила, что литературу надо всё-таки сдать за первый курс. Взяла нехотя, ожидала чего-то страшно скучного, и – не смогла оторваться. Чуть не плакала – настолько современно, настолько про меня! Потому что я – Обломов! Так же, просыпаясь утром строю грандиозные планы и … лежу до последней минуты. А любимое занятие – сидеть, не двигаясь, и мечтать о чём-то несбыточном. Правда, ничего не стоит сорваться с места и ехать куда-нибудь… ради пустякового дела. Бежать, стремиться к чему-то, в надежде, что в самом движении – смысл. Но стоит день пробыть дома – и уже ничего не хочется, даже читать. Хватаюсь за одно. За другое, бросаю всё и, в конце концов, впадаю в меланхолию Ужасно страшно. Прекрасно понимаю, что ничего из меня не выйдет, хотя больше всего хочу быть в театре. Но «обломовские «зажигания моментально проходят. Затосковала, скинула халат… и снова надела, легла, заснула, а там – сны. Я не знаю, что с собой делать. Страшно уже сейчас готовить себя к обломовской гибели. «Всё знаю, всё понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места.» – Это мои слова, когда ещё не читала. Вот так я узнала о своём будущем. Там же в романе: – «самолюбие везде есть, и много – это почти единственный двигатель, который управляет волей.» В этом надежда? Самолюбия у меня предостаточно, даже слишком, из-за больного самолюбия обижаюсь, противоречу, брыкаюсь. Но самолюбие неотделимо от уверенности в себе. А как без неё стать актёром? В общем, в школе говорили: «Обломовщина», значит – равнодушная бездеятельность. А я его полюбила, и его бездеятельность мне милее активности Ольги и Штольца, выбор мой, наверное, сделан.