Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Умолк, облизнул губы, ниже склонился за перегородкой, отделяющей скамью подсудимых от членов суда.

— Это все, что желаете заявить? — спросил Конев.

— Так точно.

— Отчего умолчали о планах вместе с гражданином Берия установить в стране диктатуру, возродить капитализм, посеять между народами вражду и прочем, что нашло отражение в обвинительном заключении? Ничего не сказали о применении в тюрьмах пыток, интриганстве, похищениях и умерщвлениях неугодных, сборе клеветнического материала на руководящих работников Совета Министров, Политбюро, ЦК партии, сотрудничестве с иностранными разведками. Пытались скрыть от следствия и сейчас от суда связи с эмигрантами, германским абвером, желании уступить врагам Прибалтику, Буковину, Молдавию, прочие обширные территории. Ни словом не обмолвились о попытках с гражданином Берией открыть в Отечественную оккупантам перевалы Главного Кавказского хребта.

Маршал объявил перерыв. Подсудимых вывели, рассадили по разным комнатам под присмотром лейтенантов. После окончания перерыва в зал вернули одного Берию.

Меркулов дорого бы заплатил, чтобы присутствовать на допросе шефа, услышать задаваемые ему вопросы, оценить ответы.

«Снова прозвучат высосанные из пальца, взятые с потолка обвинения, и Лаврентий будет отбивать удары, защищаться, вновь пытаться снять с себя если не все обвинения, то хотя бы большую их часть».

Комната, куда привели, как и камера, не имела окна, стены были голыми, у двери замер лейтенант.

«Совсем еще мальчишка, недавно стал бриться. Имеет приказ пресечь любую мою попытку совершить членовредительство, что приведет на больничную койку, остановит процесс. Если курящий, то мучается, вынужденный выполнять устав, запрещающий дымить на посту…»

Сам Всеволод Николаевич бросил смолить табак перед войной, когда услышал от врачей неутешительный диагноз о своем здоровье. Не курил и Берия, не переносящий запах табака — перед встречей с начальником чекисты тщательно полоскали рот кофе, жевали дольки лимона.

Кроме как на лейтенанта, смотреть было не на что, и Меркулов стал думать о сыне:

«Позволили Рэму продолжить в Тбилиси учебу или сунули в руки лом, послали прокладывать дорогу, с топором валить в тайге лес? Неужели всю жизнь станет носить несмываемое клеймо сына врага народа?»

Стал гадать: как проходит допрос Лаврентия, унижают ли судьи человеческое достоинство главного подсудимого?

«Кроме «злейший враг народа», «заговорщик», «антисоветчик», «изменник», «интриган», «насильник-совратитель», могут обозвать бонапартистом, иезуитски хитрой лисой, пытавшимся макиавеллевскими подлыми приемами захватить власть, навесить и другие обидные ярлыки».

Меркулов не мог знать, что к прежним обвинениям Берии добавят саботаж важнейших мероприятий партии, правительства по подъему сельского хозяйства, покровительство изобличенным в измене Родине, попытках вернуть немцам Кёнигсберг, финнам Карелию, японцам Курильские острова с Сахалином.

«На месте Лаврентия, чтобы умаслить судей, смягчить приговор, признался бы в неразборчивых связях с женщинами, чье число, по утверждению следствия, перевалило за сотню — за это получают партийный выговор, но не срок».

Меркулов не догадывался, что шеф признал службу в контрразведке мусаватистов, куда был внедрен подпольным комитетом для получения сведений о намечающихся арестах, облавах, настаивал, что беззаветно предан советской власти, не только не дезорганизовывал оборону Кавказа, а, наоборот, прикладывал усилия для преграждения пути наступающим немецким горным стрелкам, попросил тщательно проанализировать всю его работу, применить статьи Уголовного кодекса, которые действительно заслужил…

Наконец всех подсудимых вернули в зал, и Всеволоду Николаевичу предоставили возможность произнести перед вынесением приговора последнее слово. Меркулов постарался быть лаконичным.

— Мне неправильно предъявили статью о контрреволюционной деятельности. Произошло чудовищное недоразумение. Признаю, что совершал ошибки, но их не бывает только у бездельников. По долгу службы беспрекословно выполнял приказы начальника, прошу суд принять это во внимание.

— У вас все? — спросил Конев.

Меркулов вытянул руки по швам.

— Да, ваша честь.

После последних слов других подсудимых, члены специального судебного присутствия Верховного суда СССР удалились. Вердикт был написан, утвержден в Кремле за несколько дней до процесса, тем не менее судьи заседали почти пять часов. Подсудимые надеялись получить максимум 10 лет изоляции от общества с правом подачи спустя год ходатайства о досрочном освобождении.

Конев и семеро членов суда с секретарем встали за столом шеренгой.

Маршал раскрыл папку.

По совокупности совершенных преступлений все приговаривались к высшей мере уголовного наказания — расстрелу с лишением воинских званий, орденов, конфискацией всего лично им принадлежащего имущества, приговор окончательный и обжалованию не подлежал.

Маршал закрыл папку с гербом золотого тиснения на обложке.

В возникшей тишине стало слышно, как в оконное стекло бьется проснувшаяся в конце года муха.

— Судебное заседание объявляется закрытым.

Начальник конвоя приказал приговоренным выйти, первыми покинули комнату Меркулов и Гоглидзе, следом, чуть замешкав, остальные.

Меркулова успокаивало одно: расстрельщик — профессионал, свое дело знает в совершенстве, не промахнется. Надежда полностью оправдалась — пуля попала между глаз. Смерть наступила мгновенно.

В Государственном архиве Российской Федерации хранятся лишь вторые экземпляры протоколов процесса конца 1953 г., причем копии не подписаны. На последних листах — печати Военной коллегии Верховного суда СССР, надпись «Верно», росчерк секретаря полковника юстиции А. Мазура, по-видимому, документы размножались для рассылки членам Президиума ЦК.

В папке с грифом «Совершенно секретно» распоряжение Конева о немедленном исполнении приговора, фамилия Берии в нем отсутствует.

Архив хранит акты о расстреле 23 декабря 1953 г в 21.20 только шестерых (!), кремации трупов. Документ не завизирован врачом.

В тюремной анкете Берии лишь одна его фотография анфас, без пенсне.

Спустя полгода после казни ЦК КПСС утвердило постановление о запрете членам семей расстрелянных проживать в столице, крупных городах, взятии родственников под надзор органами МВД, на оригинале приписка: «Указание т. Хрущева».

И последнее. Бывший заключенный Владимирского централа Р. Пименов опубликовал в сборнике «Минувшее» (M., 1992) воспоминания, где утверждал, что в 1954 г. его соседом по камере был бывший секретарь Берии, затем помощник Меркулова генерал-лейтенант Степан Мамулов (Мамулян). Однажды на прогулке среди ходивших по кругу арестантов он увидел Меркулова. Всеволод Николаевич спрятал лицо в поднятый воротник. Надзиратель понял свою оплошность, вернул всех в камеры. Возникают справедливые вопросы: