Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Письмо, как и предыдущее, было написано не слишком разборчивым почерком, приходилось разбирать чуть ли не каждое слово.

«Впрочем, где в камере взять пишущую машинку? И вряд ли умеет печатать, на службе диктовал, ручку брал только, чтобы ставить резолюции, подписывать приказы».

Приблизил письмо к глазам, потерявшим былую зоркость.

«Дочь с врачами настоятельно советуют обзавестись очками, но в них стану выглядеть немощным, что сильно скажется на авторитете…»

Новое послание из Лефортовской тюрьмы было значительно короче предыдущего:

Прошло больше года, а меня по-прежнему беспрерывно допрашивают, ставят странные, нелепые и просто провокационные вопросы.

Например: почему я добился расстрела Вознесенского, Кузнецова и других «ленинградцев»? Вы должны знать, как все было. Следователь Рюмин в курсе, что такие вопросы решал ЦК, но почему-то спрашивал.

Продолжают мучить, называют «узурпатором». Приводят умопомрачительные показания разных лиц, многие сидели в холодильнике и поэтому лгут. О страшилище-холодильнике я писал в прошлый раз.

Еще раз прошу Вас о жене и ребенке. Верните их домой. У жены плохое здоровье, ребенку нужен воздух, иначе можно погубить и ее и моего дорогого единственного сына.

Сталин шевельнул плечом.

«Вновь просит о семье, заботится о ее благополучии, что трогательно. Если сердце болит о родственниках, значит, ослаб, этим непременно надо воспользоваться. Не знал, что хороший семьянин, ходили разговоры будто имеет массу любовниц, перещеголял в этом Лаврентия. Как сквозь тюремные стены просочилось известие о высылке жены и сына? Подсказала интуиция? Дам нахлобучку Игнатьеву, чтоб пресекал проникновения в тюрьму всяких новостей».

Отложил письмо, наморщил лоб.

«Возьмем на вооружение его беспокойство о жене и сыне. Пусть женушка подтолкнет к решению не тянуть резину, прекратить сопротивляться. Докладывали, что выслали в Тбилиси, надо срочно этапировать обратно».

Чтобы размять ступни, колени, прошелся по кабинету, где не было ничего лишнего — портрет Ильича с газетой «Правда» в руках, книжный шкаф, письменный стол и приставленный к нему другой для приглашенных. Давая периодически работу ногам, на совещании прохаживался за спинами сидящих, и все замирали, чувствовали себя точно под прицелом.

«Эмигрант Мережковский довольно точно выразился, что трудно, но при сильном желании возможно войти в чужую душу. Постараюсь влезть в душу Абакумова, сыграть на его болезненных струнах».

Представил, каким станет разжалованный генерал, когда произойдет задуманное, и мстительно улыбнулся.

Согласно незыблемым тюремным правилам, заключенные не должны знать, кто содержится с ними по соседству, тем более иметь контакты с другими узниками — встречи возможны лишь на очных ставках.

Нарушение инструкции произошло, когда Абакумова вели с допроса. Неожиданно впереди появились женщина в кофте с вытянутыми рукавами, сером мятом платье и идущий следом конвоир. Виктор Семенович замер, точно уперся в глухую стену.

«Антонина? Забрали как ближайшую родственную душу, связавшую свою жизнь с моей? Но она совершенно не в курсе моих дел, при ней никогда не заводил разговоры о работе. А где сын? Остался в камере?»

Дорого бы заплатил, чтобы хоть одним глазом увидеть сына, иметь возможность обнять, услышать, как лопочет. He хотел думать, что, как и других детей репрессированных, отправят в приют, лишат фамилии, дадут новую…

И Антонина Николаевна увидела мужа, и у нее ноги точно приросли к полу, затем ослабли, подкосились, и, не поддержи ее конвоир, упала бы…

Абакумов собрался произнести ободряющие жену слова, но голос пропал.

— Шагай!

Тюремщики развели супругов — приказ устроить мимолетную встречу был исполнен.

Впервые после лишения свободы Абакумов испытал сильнейшее волнение.

«Как давно арестовали? Что инкриминируют, неужели только родство со мной? Где сын?».

Машинально передвигал ноги и вспоминал жену жизнерадостной, с ребенком на руках. По небритым щекам крепкого как кремень, не знающего жалости к врагам, обладающего сильной волей покатились слезы. Рукавом вытер лицо, но слезы не иссякли…

Когда Сталину доложили, что его указание выполнено, он спросил:

— Каков результат? Сломался?

Игнатьев признался, что арестант № 15 продолжает не подписывать протоколы допросов, ведет себя вызывающе.

Сталин перебил:

— Слишком у тебя засиделся. Хватит кормить казенными харчами, предоставлять бесплатное жилье. Не будем ждать признания, без них получит то, что заслужил.

Рюмин был в отчаянии. Надежда, что после как бы случайной встречи с женой Абакумов сдастся на милость победителей, не оправдалась.

Чтобы пережить неудачу, решил закурить, стал искать по карманам папиросы и вспомнил, что бросил смолить табак сразу после выдвижения.

Вызвал машину. По пути в тюрьму, покачиваясь позади водителя и охранника, продумывал ход очередного допроса и при встрече с № 15 сразу перешел к делу.

— Во время обыска вашей квартиры и дачи изъят обширный компромат на весьма авторитетных, влиятельных, известных всем в стране лиц. Для какой надобности хранили, как собирались использовать? Желали опозорить уважаемых товарищей, сделать личными, послушными лишь вам сексотами?

Рюмин не назвал фигурирующие в документах фамилии, чтобы они не попали в протокол или были услышаны за стенами тюрьмы: заместитель министра лучше других знал, что комната для допросов прослушивается.

Абакумов усмехнулся.

«Берия должен быть мне благодарен за то, что не дал ход датированному сорок шестым годом заявлению изнасилованной им старшеклассницы. Предусмотрительно скрыл и донос на Маленкова о выпуске бракованных самолетов руководимой им авиационной промышленности. Если бы разгласил документы, то не я, а они сейчас сидели на нарах. Отчего забыли об оказанной услуге, не приходят на помощь?».

Спросил о другом:

— Почему закрываете глаза на неоспоримые успехи организованного и руководимого мной СМЕРШа, участии в важнейших операциях?

Ответ был неутешительным:

— Не преувеличивайте свои заслуги, они не столь значимы, большинство сфальсифицированы. Если и были крупицы удач, то перечеркнули их вредительством, превышением власти, антипартийностью, антисоветизмом, наконец нечистоплотностью, неразборчивостью в связях в личной жизни.

На лице допрашиваемого появилось недоумение, Рюмин пояснил:

— Меняли любовниц, имели внебрачные сексуальные контакты, принуждали отдаваться жен, сестер, дочерей арестованных. На вас лежит не прощенная вина и за репрессии в отношении освобожденных из немецких концлагерей, отправку малых народов Северного Кавказа, Калмыкии в Восточную Сибирь. Вам ли говорить об успехах? Кстати, иудеи, к которым принадлежит ваша жена, в девичестве Орнальдо, изменников вроде вас забивали камнями.