Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

Восходит солнце нового направления в литературе — поэтизма {312} 312 Поэтизм — направление в чешской литературе 20-х гг. XX в., программу которого сформулировали В. Незвал и К. Тайге. Сторонники поэтизма видели в поэзии главенствующий жанр искусства. Они ошибочно разделяли эстетическую, идеологическую и познавательную функции художественного творчества. О. Малевич , наделавшего немало шума, и праздничное ликование, прославление красот природы, мира вытесняют в стихах строки о борьбе.

«Вечерние глаза», только что появившийся сборник юного Тауфера, стоял как-то особняком среди этих книг, он отличался своей интонацией, чистотой чувств и прелестной наивностью юности. Кто из начинающих поэтов мог избежать обаяния «Плотины» Шрамека? Лирики, прозрачной, как волшебно журчащий лесной родник, пронизанной экзальтированной грустью, которую тогдашнее поколение искренне воспринимало как свою собственную. В этих стихах умирали цветы, пели скрипки, распахивались окна и глаза, звонили колокола, по улицам бродили нищие. Все было согрето светом любви, и человек в них был добрый и сильный.

Типичные юношеские стихи, какие пишут в семнадцать лет.

Эпоха, однако, была слишком бурная, насыщенная социальными переменами и переворотами, и не прошло и года, как пытливого юношу с широко раскрытыми глазами, с любовью и болью взиравшего на мир, было не узнать.

Менялись времена, менялся литературный процесс. Франю Шрамека сменил Станислав Костка Нейман. Затем наступает эра Иржи Волькера, А. М. Пиши, Франтишека Немеца, Сваты Кадлеца, Ярослава Сейферта и других.

После смерти Иржи Волькера в начале 1924 года молодые поэты, вместе с ним присягавшие на верность алому знамени, больше не видят своей цели в борьбе; ровесники И. Тауфера или немного старше его проповедуют новые мироощущения и кокетничают перелицованными чувствами — всем тем, от чего волькеровско-незваловское поколение, воспитанное Нейманом на материализме, звавшем со страниц журнала «Червен» на социальную революцию, отказалось раз и навсегда.

Принято считать, что новые поколения приходят на смену прежним согласно какому-то закону противоположности, непохожими на тех, что были до них.

Иржи Тауфер пренебрег этим общепринятым правилом. В его метрике местом рождения значится Босковице, а дата рождения — на одиннадцать лет позже Волькера и Незвала, однако первая его книжка словно бы несла на себе печать начала 20-х годов — эпохи Волькера и раннего Незвала. Может показаться, что он несколько запоздал: теперь так уже не писали; хотя изредка и раздавались отдельные отзвуки подобной поэзии, решающего значения она уже не имела. Другое дело — Иржи Тауфер. В 1931 году выходит вторая книга Тауфера, в 1933-м — третья, и становится ясно, что, несмотря на молодость, он из той же плеяды, что и Волькер, Незвал, Библ, Галас с Завадой, Сейферт поры «Города в слезах», Пиши. Мало того, С. К. Нейман, давно распустивший свою школу, вдруг обретает нового ученика, который навсегда сохранит верность своему учителю.

Даже все написанное Тауфером позже, идейная напористость этих произведений, энергичный стих, широта дают основания отнести его к поколению 20-х годов. В поэтических сборниках Тауфера живо звучит все то, что сближало его друзей поэтов. При этом он всегда остается самим собой, у него собственный голос и собственное лицо.

Почему книга избранных стихов Тауфера называется «Прислушайтесь к моим рукам»?

Это чисто тауферовское название, и оно как нельзя лучше подходит его стихам; впрочем, так же называется и одно из стихотворений в сборнике «Рентгенограммы». В своих произведениях поэт подает руку рабочим, актерам, морякам, и это рукопожатие звучит оркестром турбин и токарных станков, электромоторов — творений рабочих рук.

Наше поколение, воспитанное первой мировой войной, демонстрациями голодных толп, рабочими забастовками, никогда не скрывало своего преклонения перед руками созидателей мира, творящими чудеса, — как сказали бы мы вслед за Максимом Горьким. Тяготы жизни, которые мы с детства переживали со взрослыми, нелегкий удел рабочего человека, сталкивавшегося с жестокостью и эгоизмом богачей, — все эти жизненные испытания, в избытке выпавшие на нашу долю, наделили нас особым чутьем…

У Тауфера каждая строка проникнута любовью и уважением к рабочему человеку, к его трудовым рукам.

Восхищение трудом рабочих, уважение к языку и чешскому стиху, умение композиционно блестяще организовать самые сложные стихотворения, придирчивость, с какой Тауфер создает даже непритязательный куплет или импровизацию, — все это дает поэту полное право самому считаться рабочим поэтического цеха.

Многим из поэтов не мешало бы поучиться у Тауфера так же тщательно отделывать свои стихи.

О своей любви к трудящемуся человеку Иржи Тауфер прекрасно пишет в книге воспоминаний «Партия, люди, поколение»:

«Мы полюбили фабрики и людей в синих блузах, эти люди нравились нам за излучаемые ими и присущие только им черты созидательности.

Мы не могли не полюбить этих людей-созидателей, от которых веяло неведомой и увлекательной новизной, и эта новизна открылась нам позже как примечательная черта будущего; мы тянулись к рабочим и открывали для себя источники их силы…»

Иржи Тауфер сохранил верность этим людям, они были и остаются главными героями его поэзии. Любовь поэта безраздельно принадлежит им — такая же непатетическая, простая и глубокая, как уважение и любовь к женщине, которыми дышит каждая его строка, и два лучших его стихотворения последних лет — «Кружевницы» и «Баллада о кузнеце» — свидетельство этого.

Истинная поэзия своими корнями уходит в родную почву, она питается соками земли детства поэта, где он впервые учился любить людей и жить их судьбами. Очарование образов детства многие поэты хранят в себе всю жизнь и возвращаются к ним в своих стихах спустя годы. Гак складывалось большинство стихотворений Волькера, поэма Незвала «Из родного края», другие его стихи. И поэзия Тауфера пронизана солнечными лучами родного Босковицкого края, раскинувшегося по берегам Свитавы и Свитавки, где «…за оградой пахнет тмин, петух, весь рыжий, в охре глины, под небом, что блестит, как цинк, вдруг подражает окарине».

Абстрактные стихи об абстрактных географических краях испокон века заполняют нивы поэзии, равно как и стихи мнимо глубокомысленные, вычурные и пустые. Экзальтированный субъективизм, ковыряющийся в своем болезненном «я», дешевая кинолюбовь, модный цинизм и «смелая» сексуальность вместо здоровой и естественной эротики — все это явления одного плана.

А для читателя важно — дышит ли поэзия истинным воздухом природы, умеет ли она приблизить к нему ее волшебные метаморфозы и заселена ли эта природа любящими ее людьми. Любовь Тауфера к природе, к родному краю, к чешской земле — это стихия, пронизывающая всю его поэзию, в том числе его гражданскую лирику. Стихи Тауфера нельзя строго разграничить на гражданские и лирические — они представляют собой единство сюжетно и драматически напряженных стихов, в которых мы видим истинную жизнь.